«Вызовы и возможности для гражданского общества в Центральной Азии»
Американский университет в Центральной Азии,
Бишкек, 28-30 июня 2015 г.
Уважаемые участники конференции,
Вынесенный в название моего выступления вопрос, очевидно, провокационен. В мире ведутся разные дискуссии по поводу того, что такое «гражданское общество», и как его развитие зависит от политического контекста, менталитета, традиций, исторических и культурных особенностей, социокультурных запросов тех или иных народов на том или ином этапе развития.
Современные концепции гражданского общества, по существу сводятся к описанию системы политической организации общества как бы вне государства, включающей в себя различные институты, структуры, социальные нормы, а также негосударственные горизонтальные связи и взаимоотношения. Многие исследователи под ним понимают совокупность негосударственных, социальных, мировоззренческих, религиозных, нравственных, семейных, межэтнических и других отношений, а также сферу самопроявления свободных индивидов и добровольно созданных объединений граждан и других общественных структур, защищающих себя от прямого вмешательства государства и произвольной регламентации их деятельности, требующих автономности. Причём, будучи отделённой от государства, эта сфера также отделена и от бизнеса. Тем не менее будучи одной из частей в рамках трёхчастной системы (государство, бизнес, гражданское общество) развитое гражданское общество в современных концепциях политического управления – неотъемлемый элемент эффективного управления с контрольными функциями в отношении государства.
Что вытекает из этих теоретических рассуждений? А вытекает ряд признаков этого самого общества. Во-первых, это не просто общество, а гражданское общество, где, видимо, слово «гражданское» не только отражение правовой связи человека и государства (все мы – граждане своих государств), но и чего-то специфического, чего-то отличающего общество, состоящее из граждан, от гражданского общества. Во-вторых, в приведённых мною определениях гражданского общества есть слова «самопроявление», «свободные индивиды», «добровольное объединение», «горизонтальные связи», «определённая независимость от государства», «защищает себя от прямого вмешательства государства и произвольной регламентации своей деятельности».
То есть, это общество не просто состоит из граждан, что очевидно, а, что принципиально важно – понятие «гражданин» в этом контексте имеет чёткую дополнительную коннотацию. Иначе какой смысл использовать слово “гражданское” как простое отражение факта, что оно состоит из граждан. То есть «атом» гражданского общества – гражданин, помимо правовой связи с государством, характеризуется целым рядом социальных признаков: социальной активностью, свободой и критичностью мышления, независимостью, способностью к коммуникации и коллаборации, готовностью отстаивать свои личные и коллективные интересы, отсутствием склонности к сакрализации власти или государства, готовностью делать выбор и нести за него ответственность и т.д.
И критичность мышления, свобода и активность необходимые условия для развития гражданского общества. Как гласит древняя латинская пословица, «ubi dubium ibi libertas» – «Там, где есть сомнения, есть свобода».
Исходя из вышесказанного, невозможно отвечать на вопрос, вынесенный в название моего выступления, без небольшого анализа генезиса нашего общества. Я сознательно не использую здесь термин «гражданское».
К сожалению, как это особенно ярко проявили события в Украине, постсоветские общества характеризуются целым «букетом» признаков или свойств, которые мало способствуют реализации современной концепции прав и свобод человека, демократии и верховенства права, особенно на ценностном уровне.
Ряд этих свойств имеют исторические причины: одни сформировались в далёком прошлом, другие – в советский период, третьи связаны с разочарованием и трудностями, прежде всего экономического характера, после распада Советского Союза.
Весь советский период общество существовало в атмосфере политического и социального иждивенчества, сакрализации государства и «единственно верного» марксистско-ленинского учения.
Общество и его члены никогда не были субъектом политики, в том числе общественной политики, а только – объектом. Объектом, который управлялся государством, контролировался государством, манипулировался государством, или точнее – находящейся у власти коммунистической партноменклатурой.
Это общество можно назвать «государственным». В нём были детские и женские организации, ассоциации ветеранов или общества книголюбов и филателистов, в нём были профсоюзы, и всего только одна Коммунистическая партия. Но при наличии большого количества общественных ассоциаций до начала 90-х годов это общество невозможно было назвать гражданским. Да и сейчас, честно говоря, оно продолжает быть в большинстве стран региона «государственным». Помимо различных правоохранительных органов, через разного рода ГОНГО, через созданные сверху союзы, альянсы и т.д. власти продолжают контролировать любые организованные общественные инициативы.
В некоторых из этих государств разрешены, назову это так, институциализированные формы диссидентства: правозащитные организации, немногочисленные независимые СМИ или граждански активные социальные организации. В остальном же мы имеем дело всё с той же формой взаимоотношений власти и общества, которая сложилась в советское время. Это отношения власти и подчинения, и ограниченного выбора.
В советский период люди были вообще лишены права политического выбора, свободы выбора, и, соответственно, не сформировались общественные навыки делать выбор и брать на себя ответственность за свой выбор.
Индивидуальные права и свободы не представляли тогда и не представляют сейчас самостоятельной ценности. Свобода слова, объединения, мирных собраний, выражения, совести и религии или убеждений представляются весьма абстрактными. Лежащее в основе концепции прав человека уважение человеческого достоинства тоже не является стимулом. Подавляющее большинство членов нашего общества не готовы и не хотят чем-либо жертвовать для защиты своего человеческого достоинства и борьбы за свои права и свободы. Они не видят в этом практической пользы и не рассматривают это как ценностную ориентацию.
Один хороший пример. Когда в нашем регионе обсуждают положение заключенных, то по существу не рассматривают лишение свободы как главное наказание. Сразу начинают рассуждать об условиях заключения, о бараках на 40-60 человек, о плохом питании, медицинском обслуживании, о плохом обращении тюремной администрации и персонала. При этом доминирующая в обществе реакция – не возмущение, а понимание: но они же совершили преступления, и тюрьма – не санаторий. И выражается удивление и негативная реакция на хорошие условия в тюрьмах, например, Великобритании, Норвегии или Голландии. Попытка объяснить, что главное наказание – это лишение свободы как таковое, что человек, совершивший преступление, на годы лишается права действовать по собственному разумению, лишается свободы поступать так, как он считает нужным, делать то, что он хочет, не вызывает особого понимания, потому что свобода не является самостоятельной ценностью.
Добавлю ещё к этому то, что в течение тех же более 70 лет в обществе, несмотря на идеи интернационализма, равенства и братства, культивировались ксенофобия и агрессия по отношению к чужому, западному, капиталистическому и империалистическому, неправильному, другому. Советский Союз боролся за мир во всём мире путём поддержки всех возможных революционных движений.
Кстати, что примечательно, что уже в 2005 году, после так называемых «оранжевой» и «тюльпановой» революций, перед президентскими выборами в Казахстане по центральному телевидению был показан фильм о вреде революций. О том, какие страдания и разрушения приносят революции. Причём фильм начинался с Великой французской революции. То есть, преемники тех коммунистических властей, которые большую часть двадцатого века утверждали, что революция – это единственный способ борьбы за права угнетённого народа против угнетателей, эксплуататоров и капиталистов, после того как они в результате экономического транзита превратились в этих самых капиталистов, немедленно заговорили о вреде революций. Отсюда такое агрессивное неприятие «бархатных» революций, «арабских вёсен», «майданов» и т.д.
Советская пропаганда, от которой недалеко ушла, а в чём-то значительно опередила, современная российская пропаганда, основаны на конспирологических теориях, в которых народу, как таковому, обществу, отдельным индивидуумам отведена только роль инструмента для достижения политических целей. Любая независимая позиция, любое несогласие, по мнению пропагандистов, связаны с заговором, с «национал-предателями», «пятыми колоннами», деятельностью «врагов», которые финансируют этих несогласных.
Попытки контраргументировать, что смена общественно-политических формаций в XVII-XX-х веках не осуществлялась НПО на деньги Запада, а рабовладельческий строй разрушился без участия Госдепартамента США и ЦРУ, остаются безуспешными.
Искажённая картина мира, в которой отдельному человеку, группе граждан, общественным организациям с независимым мнением, с альтернативными идеями и концепциями в отношении организации общественно-политической жизни, нет места, «рисовалась» в течение десятилетий и продолжает в той или иной степени «рисоваться» и сейчас. И это не очень зависит от смены поколений граждан, живших в Советском Союзе и живущих сейчас в «независимых» государствах.
Наконец, драматичная ломка экономических и социальных устоев в 90-х годах при сохранении по существу того же общественно-политического устройства, привела к дискредитации самих понятий «свободы», «демократии», «верховенства права». Несмотря на то, что на большей части постсоветского пространства у власти остались те же советские партийно-бюрократические элиты, которые перестали называть себя советскими и коммунистическими, а стали по существу олигархическо-клановыми, в обществе глубоко укоренилось представление, что демократы, которые практически нигде к власти не приходили, развалили великое государство – Советский Союз. Что свобода – это хаос и анархия. Что демократия – это свобода для власти грабить свой народ. Что верховенства права не бывает, и что власть всегда права. И если, основываясь на таком восприятии, «перевести стрелки» на внешний мир, на врагов в лице Запада и его «локомотива» – США, то народу некогда задумываться о собственных властителях, о других причинно-следственных связях.
Отдельные примеры стран Прибалтики, общественных импульсов в Грузии, Кыргызстане, Украине и Молдове, связанных с разными объективными и субъективными обстоятельствами, конечно, внушают некоторый оптимизм, но, тем не менее, не меняют общей картины, особенно в регионе Центральной Азии.
Вот эта моя субъективная оценка общественно-политического контекста закладывает фундамент для ответа на свой же провокационный вопрос. Есть ли в регионе общества? Конечно, есть, со своей историей, традициями, развитием, трансформациями, связями, плюсами и минусами.
А вот играет ли какую-то роль в общественном сознании словосочетание «гражданское общество» с упором на многоплановый и глубокий смысл термина «гражданское», сомневаюсь. Во всяком случае пока сомневаюсь.
Но полагаю, что нет никакой альтернативы развитым гражданским обществам, если мы, наши государства, хотят быть конкурентоспособными, эффективными и способными гибко реагировать на всё возрастающие вызовы.
А это предъявляет повышенные требования к обществам. И быстро меняющийся мир потребует политики, которую можно будет охарактеризовать как «принуждение к гражданственности». И тогда дискуссии о том, какое слово в этом словосочетании – главное, потеряют смысл.
Спасибо за внимание.
