Это основной документ ООН, касающийся таких фундаментальных прав и свобод, как право на жизнь, свобода от пыток, право на недискриминацию, свобода выражения мнения и слова, свобода совести, религии, объединения и мирного собрания, право на справедливый суд и ряд других. Наше государство признало этот договор частью своего национального права в 2005 году и в 2011-м уже отчитывалось о его выполнении, получив целый ряд критических замечаний и более 20 рекомендаций. Так что это второй отчет нашего государства о выполнении МПГПП.
Первая часть
Я с большим удивлением прочитал официальное сообщение от 24 июня, что Казахстан «успешно защитил свой отчет». Как человек, окончивший школу и имеющий два высших образования, то есть сдавший несколько десятков экзаменов, я всегда считал, что успех или неуспех моих усилий определяют те, кто даёт оценку в вещественной форме. То есть, выйдя с экзамена, я не могу сказать, что я его успешно сдал, пока не открою зачётку и не посмотрю оценку. Нет, конечно, я могу рассказать стоящим перед дверью сокурсникам, как замечательно выглядел и великолепно отвечал на вопросы, как доброжелательно относились ко мне преподаватели. Но всё же желательно открыть зачётку и показать «доказательство» – оценку.
Такой «оценкой» Комитета является его официальный документ – Заключительные замечания Комитета по правам человека по результатам рассмотрения доклада государства-участника, в данном случае Казахстана. Так вот, пока такой документ Комитет ООН по правам человека не выпустил. И тем более его не было 24 июня. Так что наши власти, конечно, нам рассказали, как они замечательно отвечали на вопросы и как хорошо к ним относились члены Комитета, но давайте всё-таки дождёмся оценки…
Теперь по порядку. Процедура рассмотрения доклада о выполнении государством своих обязательств по Пакту состоит из нескольких стадий. Сначала государство заранее (иногда за год до самого рассмотрения) представляет свой доклад, включая информацию о том, как оно выполнило рекомендации по докладу предыдущему. Затем секретариат Комитета собирает информацию от других учреждений ООН, международных организаций, межправительственных и неправительственных, а также от правозащитных НПО самого государства. Несколько казахстанских правозащитных организаций в мае этого года направили свои консолидированные комментарии к официальному докладу на 85 страницах, и, кроме того, отдельно другие правозащитные НПО направили свои сообщения.
Наконец, после начала сессии (а Комитет ООН по правам человека состоит из 18 экспертов, работающих на общественных началах и два-три раза в год собирающихся на двух-трёхнедельные сессии) члены Комитета дважды в ходе брифингов, закрытых от прессы и представителей государственных органов, встречаются с представителями неправительственных организаций, а затем официально рассматривают доклад государства-участника, который представляют члены официальной делегации, а представители НПО участвуют в качестве наблюдателей.
Сессия Комитета началась 20 июня, и в тот же день утром проходил брифинг НПО Дании, Кувейта, Ганы и Казахстана.
Так вот, одним из спикеров этого брифинга по вопросу выполнения обязательств Дании был Датский институт по правам человека, национальное учреждение (комиссия) Дании по правам человека, учреждённое в 1987 году Парламентом Дании.
То есть обращаю особое внимание: национальное учреждение Дании по правам человека, похожее на нашу Комиссию по правам человека или Уполномоченного по правам человека, участвовало в брифинге НПО для Комитета, а не в защите отчёта государства.
Наша Комиссия по правам человека при президенте РК имеет несколько иные функции и не может считаться национальным учреждением по правам человека, как это определено основным международным документов в этой области – Парижскими принципами о статусе национальных учреждений по права человека. И она не участвовала в представлении официального доклада государства.
Но вот представитель нашего национального учреждения по правам человека – Уполномоченного по правам человека РК – был частью официальной государственной делегации и, по существу, тоже отчитывался о том, как государство выполняет свои обязательства по Пакту.
Аналогично представители нашего Уполномоченного входят в официальную делегацию на Дополнительном совещании ОБСЕ по человеческому измерению, которое рассматривает вопросы выполнения государствами своих обязательств в рамках ОБСЕ в области развития демократии, верховенства прав и прав человека.
Мне представляется, что это концептуальная проблема определения места и роли квазигосударственного института по правам человека в нашей стране. Он должен быть не в правительстве, а между правительством и обществом, причём ближе к обществу. А если он себя видит неким органом, представляющим исполнительную власть на международном уровне, то всегда будет не соответствовать международным стандартам независимости таких национальных учреждений по правам человека.
Кстати, также полагаю совершенно неприемлемым участие со стороны правительства в таких защитах отчётов (докладов) или в Дополнительном совещании по человеческому измерению депутатов парламента, представителей Центризбиркома или членов Верховного суда и судей.
Депутаты – как представители народа – как раз и должны контролировать исполнительную власть, в том числе и по вопросу выполнения международных обязательств. Члены ЦИК должны обеспечивать независимость, беспристрастность и равенство условий проведения выборов для представителей правящей партии и оппозиции. А судам пристало заниматься разбирательством споров, в том числе между гражданами и правительством, то есть исполнительной властью.
Участие в официальных делегациях правительства представителей парламента, ЦИК и судов сразу ставит под сомнение наличие в стране реального разделения властей и системы сдержек и противовесов. А в отношении Уполномоченного по правам человека сразу оказывается под сомнением его институциональная и функциональная независимость.
Уточню. В конвенционных органах ООН по правам человека правительство той или иной страны отчитывается, как оно выполняет свои международные обязательства в области прав человека, – так же, как здесь оно отчитывается перед парламентом, как исполняет национальное законодательство. Судебная власть тут вообще ни при чём. Впрочем, как и Центральная избирательная комиссия. А Уполномоченный по правам человека должен отчитываться перед обществом, парламентом и президентом.
Складывается парадоксальная ситуация. В Комитете ООН отчитываются правительство (различные органы исполнительной власти), судебная власть, ЦИК, Уполномоченный по правам человека, который представляет президентскую власть. В Дополнительных совещаниях по человеческому измерению государство представляют отдельные депутаты. То есть все ветви власти защищают государство. А правозащитники, которые пусть и малюсенькая, но часть народа, видимо, по этой конструкции на это государство «нападают».
Хотя, конечно же, ни на кого они не нападают, а оценивают и критикуют то, как правительство – подчёркиваю, действующее на настоящий момент правительство, исполнительная ветвь власти, – исполняет свои международные обязательства.
Национальные же учреждения по правам человека, так же, как депутаты парламента, члены Центризбиркома и судьи вообще не должны входить ни в какие официальные делегации там, где правительство отчитывается о соблюдении международных обязательств по правам человека.
22 июня сначала состоялся неформальный закрытый часовой брифинг только неправительственных организаций Казахстана для членов Комитета, где они задавали нашим правозащитникам вопросы. А с 15.00 до 18.00 и 23 июня с 10.00 до 13.00 проходило уже официальное представление доклада государственной делегацией и ответы её членов на вопросы Комитета.
Вторая часть
Итак, в течение двух дней, 22 и 23 июня, на протяжении 6 часов члены Комитета ООН по правам человека задавали официальной делегации Казахстана вопросы, на которые отвечали члены делегации. Делегация была весьма представительной: высокопоставленные сотрудники министерств юстиции, иностранных дел, информации и коммуникаций, образования и науки, культуры и спорта, здравоохранения и социального развития, внутренних дел, Генеральной прокуратуры, Верховного суда, Центральной избирательной комиссии, института Уполномоченного по правам человека и другие.
Члены комитета последовательно «шли» по статьям Пакта, задав несколько десятков вопросов. Особенно много вопросов поступило от Яда бен АШУРА (Тунис), Сары КЛИВЛЕНД (США), Южи ИВАСАВЫ (Япония), Ани ЗЕЙБЕРТ-ФОР (Германия) и Константина ВАРДЗЕЛАШВИЛИ (Грузия). Необходимо отметить, что содержание вопросов отражало высокий уровень информированности членов комитета и о законодательстве Казахстана, и о его правовых институтах, и о правоприменительной практике в области обеспечения и защиты прав человека.
Задавались вопросы:
– о независимости судебной системы и обеспечении прав адвокатов,
– о причинах обратного перевода тюремной системы из Минюста в МВД,
– об отсутствии независимого органа по расследованию пыток и положении в местах лишения свободы,
– о трудностях регистрации политических партий и религиозных организаций,
– о проблемах организации и проведения мирных собраний,
– о проблемах независимых СМИ и криминализации клеветы,
– о применении в уголовном законодательстве нечётких определений вроде «возбуждение социальной, национальной, родовой или религиозной розни» или «лидер общественного объединения» и много других.
Задавались и конкретные вопросы, касающихся событий в Жанаозене, дел Владимира КОЗЛОВА и Гюзаль БАЙДАЛИНОВОЙ, журнала «Адам бол», протестов по земельному вопросу в апреле-мае этого года и невыполненных решений комитета по делам «Б. ТОРЕГОЖИНА против Республики Казахстан» и «Р. ЕСЕРГЕПОВ против Республики Казахстан».
И если с вопросами комитета всё в основном было понятно, то, когда последовали ответы членов официальной делегации, большое количество вопросов появилось уже у меня.
На вопрос комитета, почему граждане Казахстана не могут напрямую обращаться в Конституционный совет РК о нарушении своих конституционных прав, отвечал член ЦИК Марат САРСЕМБАЕВ.
Мне было не очень понятно, какое отношение к этому вопросу имеет Центризбирком, и вообще – что её член делает в официальной делегации правительства по защите доклада о выполнении Пакта. Хорошо хоть члены Конституционного совета в Женеву не приехали. Но, видимо, предполагалось, что г-н Сарсембаев хотя и член ЦИК, но главный специалист в делегации по конституционному и международному праву, поэтому он и отвечал на подобные вопросы.
Ответ на поставленный вопрос был весьма оригинальным. Марат Сарсембаев сообщил членам комитета: это сделано потому, что граждане Казахстана юридически неквалифицированны. И поэтому они должны обратиться в обычный суд, который, в свою очередь, уже юридически грамотно рассмотрит обращение и сам решит – обращаться в Конституционный совет или нет.
Честно скажу, с этого момента мои мозги «заклинило» по причине переизбытка аргументов, которые я, находясь на заседании комитета, вынужден был обсуждать сам с собой.
Ну, во-первых, у нас не все граждане юридически неграмотны. Учебные заведения страны в год производят десятки, если не сотни юристов, которые вполне способны грамотно составить обращение в Конституционный совет.
Во-вторых, а куда у г-на Сарсембаева делась адвокатура? Адвокаты как раз и являются элитой юридической профессии, которая и должна предоставлять квалифицированную помощь юридически неискушенным соотечественникам.
В-третьих, конечно, согласно статье 78 Конституции РК, «суды не вправе применять законы и иные нормативные правовые акты, ущемляющие закрепленные Конституцией права и свободы человека и гражданина. Если суд усмотрит, что закон или иной нормативный правовой акт, подлежащий применению, ущемляет закрепленные Конституцией права и свободы человека и гражданина, он обязан приостановить производство по делу и обратиться в Конституционный совет с представлением о признании этого акта неконституционным». Но ведь, помимо этого, Конституционный совет даёт официальное толкование норм Основного Закона. А если гражданин посчитает, что его конституционные права нарушены по причине их неправильного толкования и при помощи адвоката захочет узнать мнение Конституционного совета?
В-четвертых, а как наши граждане вообще в суды-то обращаются без юридического образования? А ведь у нас в Гражданском процессуальном кодексе РК, предусмотрена целая глава, касающаяся права граждан оспаривать законность нормативных правовых актов.
Потом я вспомнил о судопроизводстве с участием присяжных заседателей, которые в основном тоже не юристы, и уже в состоянии когнитивного диссонанса задался вопросом: а как наш парламент, где не так много правоведов, вообще принимает законы?
В общем, находясь в глубоком несогласии с таким объяснением отсутствия у меня права напрямую обращаться в Конституционный совет, я стал слушать дальше.
И через какое-то время «заклинивание» мозгов повторилось. Комитет задал вопрос: каким образом помогает правосудию то, что у адвокатов в Казахстане на входе в суд отбирают компьютеры, сотовые телефоны и т.д.?
На него отвечала член Верховного суда РК Л. АГИБАЕВА. Она сказала, что это делается в интересах информационной безопасности.
Сначала я пытался вспомнить, когда функции обеспечения безопасности, в том числе информационной, передали из КНБ в судебные органы. Потом пытался понять, почему за безопасность в зданиях судов отвечают члены Верховного суда, и вообще – что они делают на защите отчёта правительства в Комитете ООН по правам человека? Потом попытался вспомнить, чем занимается Комитет по судебному администрированию при Верховном суде и как его полномочия пересекаются с полномочиями судей Верховного суда.
И тут меня «добил» самый простой вопрос самому себе: а зачем вообще обеспечивать информационную безопасность в открытом судебном процессе? Ну, понятно, когда уголовный или гражданский процесс – закрытый. Рассматривается дело о разглашении госсекретов, или с участием несовершеннолетних, или защищаются некие интимные подробности частной жизни. Но, во-первых, туда и так никто, кроме участников процесса, зайти не может. А во-вторых, участники предупреждаются об уголовной ответственности за разглашение услышанного.
Но этих-то процессов не так много, и перечень оснований, чтобы судебные слушания сделать закрытыми, весьма исчерпывающий. А все остальные судебные разбирательства – открытые.
И, в рамках обеспечения принципа гласности судопроизводства, зачем, если мне оставляют бумагу и ручку, у меня отбирают компьютер, диктофон и телефон? То есть у нас в судах повсеместная борьба с техническим прогрессом? Где-то в нашей судебной системе появились юридические «луддиты»? Кто не знает, были в начале 19-го века в Англии такие борцы против внедрения машин в ходе промышленной революции.
Понятно, когда в рамках борьбы с терроризмом и экстремизмом устанавливают металлоискатели на входе в судебные здания или подвергают общему визуальному осмотру содержание сумок и портфелей.
Но искать-то должны оружие, взрывчатые вещества и другие опасные предметы, а не звукозаписывающие устройства.
Суд может запретить фото- и видеосъёмку в рамках защиты права на изображение, но всё остальное-то – открытый судебный процесс. Какая тут информационная безопасность? Безопасность кого? Суда? В каком смысле? Какую информацию защищает суд в ходе открытого судебного процесса?
Нельзя фиксировать на диктофон, сотовый телефон и другие гаджеты то, что происходит в открытом судебном процессе, который фиксируется самим судом в ходе видеозаписи для составления протокола судебного заседания, который в принципе должен быть в свободном доступе?
Подобное логическое построение стало неумолимо разрушаться, и я, снова с трудом собрав мысли в кучку, стал слушать дальше…
Окончание
Как я уже писал раньше, Комитет ООН по правам человека задал официальной делегации Казахстана несколько десятков вопросов. Некоторые из них её члены просто игнорировали. На другие – ответы были вроде: «принимаются меры» или «делаются шаги». Хотя нельзя не отметить, что были и вполне дельные ответы по существу.
Но были и такие, что привели меня к неосуществимым мечтаниям попасть в ту страну, о которой мне рассказывают.
Представитель Генеральной прокуратуры Нурдаулет СУЮНДИКОВ сообщил, что практически все процессы по обвинениям в экстремизме и терроризме проходят открыто и гласно.
А вот по нашей информации – всё с точностью до наоборот. Подавляющее большинство процессов по обвинениям в совершении экстремистских или террористических преступлений проходили и проходят как раз в закрытом режиме.
Иногда они вообще шли в помещениях следственных изоляторов, куда доступ журналистам и наблюдателям был крайне затруднён, если вообще возможен.
Процессы «закрывают» по причине наличия госсекретов в материалах дел. Причём узнать, какие именно сведения явились причиной закрытия судебного разбирательства, прессе и наблюдателям обычно невозможно. Очень часто подобные процессы закрывали из-за наличия в материалах дела данных об оперативно-розыскной деятельности, включая данные об агентурной работе.
Конечно, агентов надо защищать и не предавать гласности сведения, раскрывающие силы, средства, методы, планы или результаты оперативно-розыскной деятельности. И, наверное, правильно, что отдельные заседания, где эти сведения представляются или агенты выступают в роли свидетелей, надо закрыть. Но зачем закрывать весь процесс?
Ну вот навскидку.
2012 год – 8 человек: АХАТОВ, ТЛЕУБАЕВ, ГУБАЕВ, ИМАНГАЛИЕВ, БАКИТОВ, ГАБДУЛОВ и братья КАРАТОГАНОВЫ в ходе закрытого процесса в Западно-Казахстанской области были приговорены к 6-9 годам лишения свободы.
2013 год – процесс по обвинению в терроризме 9 человек в возрасте от 16 до 33 лет в Атырауской области и ещё один – в отношении 16 жителей Атырау, Жылыойского, Курмангазинского и Кызылкугинского районов той же области проходили в закрытом режиме.
2015 год – процесс в г.Рудный по обвинению Булата САКТАНГУЛОВА в пропаганде терроризма проходил в закрытом режиме, поскольку по мнению суда дело расследовалось органами национальной безопасности с применением спецсредств, которые не подлежат оглашению.
2016 год – два дня назад 12 человек в Актобе приговорены к 6-8 годам за попытку поехать в Сирию для участия в террористической деятельности. Процесс проходил в закрытом режиме.
По нашим данным, в стране за решеткой находятся несколько сот «экстремистов» и «террористов». И хотелось бы знать, за что их посадили, насколько убедительно доказали их вину, развеять сомнения, что доказательства могли быть сфальсифицированы и так далее.
Более того, в таких процессах интересы обвиняемых представляют адвокаты, имеющие так называемый «допуск к госсекретам», который им выдаёт то самое ведомство, которое чаще всего и расследует такие преступления – КНБ РК. И не подозревая в чём-то таких адвокатов, хотелось бы всё же сомнения в их независимости развеять.
А вдобавок к этому наша судебная власть по таким делам прямо нарушает своё международное обязательство по одному из положений того самого Пакта, о соблюдении которого наше правительство отчитывалось. Речь идёт о пункте 1 статьи 14 Пакта, касающегося права на справедливое судебное разбирательство.
Согласно этому пункту, «печать и публика могут не допускаться на всё судебное разбирательство или часть его по соображениям морали, общественного порядка или государственной безопасности в демократическом обществе или когда того требуют интересы частной жизни сторон, или — в той мере, в какой это, по мнению суда, строго необходимо — при особых обстоятельствах, когда публичность нарушала бы интересы правосудия; однако любое судебное постановление по уголовному или гражданскому делу должно быть публичным, за исключением тех случаев, когда интересы несовершеннолетних требуют другого, или когда дело касается матримониальных споров или опеки над детьми».
Поскольку дела об экстремизме или терроризме явно не относятся к матримониальным спорам, приговоры по таким делам должны быть публичными. А они у нас засекречены. Их практически невозможно получить на руки даже для того, чтобы написать апелляционную жалобу или надзорное ходатайство. При оглашении приговора обычно зачитывают только резолютивную часть, касающуюся того, в чём подсудимого признали виновным и какое наказание назначили. Эти приговоры не публикуют, и их нет в общедоступной базе судебных решений. А ведь Пакт является международным договором Республики Казахстан, ратифицированным ею, и имеет приоритет над её уголовно-процессуальным законодательством.
Так что эти мои представления о реальной ситуации с гласностью в процессах по экстремизму и терроризму заставили сильно удивиться ответу представителя Генпрокуратуры.
Но когда я услышал в ответе того же Нурдаулета СУЮНДИКОВА на другой вопрос – о ситуации с мирными собраниями, – что у нас их можно проводить даже в центре городов, на площадях и основных улицах, и вообще наше законодательство в области мирных собраний соответствует международным стандартам, я понял, что то было не удивление, а так – лёгкое недоумение.
У нас без разрешения властей нельзя провести не то что митинг, а даже одиночный пикет, для получения которого надо подавать заявление за 10 дней. Кстати, это делает невозможным для граждан оперативно реагировать на какие-то острые проблемы путём реализации закреплённого в Конституции права на мирные собрания, митинги, демонстрации. То есть что-то произошло сегодня, власти приняли какое-то решение или совершили какие-то действия, вызвавшие несогласие и критику пусть небольшой части граждан, а сообщить об этом властям путём мирного пикета или митинга они смогут только через 10 дней и то, если на это дадут разрешение.
Более того, практически во всех крупных городах и даже районных центрах власти, в лице местных маслихатов, напринимали решений, имеющих, как утверждается, рекомендательный характер, но которыми акиматы руководствуются как главным основанием для отказа в проведении мирных собраний. Этими решениями маслихаты определили одно-два места в городе или райцентре, обычно в отдалённых районах населённого пункта, для проведения всех форм мирных собраний. Причём никого из властных структур не смущает, что таким образом граждане Казахстана лишены права на закреплённые в Конституции демонстрации и шествия, потому что эти формы мирных собраний предполагают как минимум перемещение от одного места к другому.
Можно, конечно, как предложил мне несколько лет назад один сотрудник акимата Алматы, осуществлять своё право на демонстрации, шествия и марши путём хождения по кругу в том месте, которое определил маслихат, но как-то, помимо хождения по кругу, ещё хочется идти и по прямой. Я, конечно, спросил тогда у сотрудника акимата: надо ли при хождении по кругу держать руки за спиной или пока ещё разрешено ими размахивать. Но он никаких пояснений, к сожалению, не дал.
И вообще о какой даже теоретической возможности провести мирное собрание в центре города или у зданий госорганов можно говорить, если 21 мая этого года задерживали граждан, просто сидящих на скамейках в районе площади Республики в Алматы или рядом с Байтереком в Астане? А ведь главная цель пикета, митинга, демонстрации – это донести месседж, критическое отношение, несогласие, а, может, и наоборот – согласие и поддержку – до адресата, до властей. Именно поэтому один из основополагающих принципов обеспечения права на свободу мирных собраний – принцип «sight and sound», то есть «в пределах видимости и слышимости» целевой аудитории. Поэтому-то и пытаются граждане пикетировать здания парламента или правительства, местных органов власти или правоохранительных органов.
Затем представитель Генпрокуратуры ответил на вопрос о том, как правительство выполняет решения Комитета по индивидуальным жалобам, в частности по делам Бахытжан ТОРЕГОЖИНОЙ и Рамазана ЕСЕРГЕПОВА. В целом ответ свёлся к тому, что у нас есть проблемы с правовой процедурой выполнения решений Комитета, но Генпрокуратура занимается этим вопросом. У меня немедленно возник встречный вопрос, который я, естественно, задать не мог по причине своего статуса наблюдателя, но который от этого своей остроты не потерял.
Факультативный протокол к Пакту, в соответствии с которым граждане Казахстана получили возможность обращаться с индивидуальными жалобами в Комитет, вступил в силу для нашего государства в сентябре 2009 года. Интересно, как получилось так, что почти за 7 лет у нас так и не появилось правовой процедуры исполнения решений Комитета? В нашем юридическом сообществе есть, конечно, дискуссия по поводу того, являются ли решения Комитета, которые официально называются соображениями, обязательными к исполнению, или они носят рекомендательный характер, но никакой процедуры-то всё равно нет.
Кстати, по мнению Комитета, которое я (как и подавляющее большинство международных экспертов в области прав человека) разделяю, обязательность его решений по индивидуальным жалобам вытекает из смысла самого Пакта и Факультативного протокола к нему. Государству-участнику никто же руки не выворачивает и пытками не принуждает подписать и ратифицировать международные договоры по правам человека, в том числе Пакт и Факультативный протокол к нему.
Но раз подписали, то дальше следует достаточно простая логика. Выполнять надо! А мы не выполняем и даже не готовимся выполнять.
В общем, в ходе моего наблюдения за процессом представления правительством Казахстана доклада о выполнении Пакта к периодическому «заклиниванию» мозгов добавлялось лёгкое недоумение, переходившее в сильное удивление. Героически выдержав эти перегрузки организма, я вернулся в Алматы в ожидании той самой вещественной оценки «успехов» правительства в выполнении своих обязательств по Пакту в виде Заключительных замечаний Комитета по рассмотрению доклада Казахстана, которые должны появиться со дня на день.
ИСТОЧНИК:
Ratel.kz
http://ratel.kz/outlook/zapiski_na_poljah_srazhenij_v_zheneve_za_prava_cheloveka_v_kazahstane
http://ratel.kz/outlook/zapiski_na_poljah_srazhenij_v_zheneve_za_prava_cheloveka_v_kazahstane_chast_2
http://ratel.kz/raw/zapiski_na_poljah_srazhenij_v_zheneve_za_prava_cheloveka_v_kazahstane_chast_3
