Массовые митинги в Казахстане, переросшие в беспорядки, что прокатились по стране в начале января этого года, остаются актуальной темой казахстанских и мировых СМИ. Дать анализ событиям попытались отечественные и зарубежные политики и политологи. Но единого мнения нет. Мы решили поговорить о произошедшем с правозащитником — директором Казахстанского международного бюро по правам человека Евгением Жовтисом.
Уверены, нашим читателям, будет интересна его оценка январского протеста и уроки, которые, по его мнению, нам нужно извлечь из случившегося.
— Евгений Александрович, почему, на Ваш взгляд, протесты, начавшиеся как мирные, переросли, по словам нашего президента, в «террористическую атаку»?
— Анализ надо начинать с причин этих событий. И здесь, как мне кажется, сложились в целое факторы, как имеющие свою историю, так и ситуативные.
Никаких сомнений нет в том, что протесты в Жанаозене 2 января явились триггером, спусковым крючком, продемонстрировавшим наличие в Казахстане большого количества серьезных застарелых проблем. К ним относится огромное социальное расслоение общества, несправедливое распределение экономических благ, государственная олигархическая экономика как тормоз для развития малого и среднего бизнеса и конкурентной среды.
И все это наложено на высочайшую коррумпированность госаппарата. Плюс добавьте сюда раздражение общества от 30-летнего правления одного человека.
Эти проблемы накапливались годами, и в итоге набралась критическая масса.
К этому надо добавить, что та двухголовая система управления, что сложилась В Казахстане после начала транзита власти в 2019 году, сделала созданную конструкцию весьма уязвимой.
С одной стороны, Нурсултан Назарбаев остался влиятельным политиком. С другой стороны, невозможность в силу старения быть столь же политически активным, каким он был последние тридцать лет, создала угрозу сохранения персональных гарантий неприкосновенности для определенной части элиты.
В общем, сложилось недовольство в низах и неустойчивая конструкция управления в верхах.
Далее ситуация развивалась стремительно.
К протесту в Жанаозене по частному случаю повышения цены на газ, что ударило по благосостоянию населения, стали присоединяться и другие регионы: частично в поддержку нефтяников, частично со своими требованиями (снижение пенсионного возраста, увеличение зарплат).
Постепенно к нефтяникам присоединились гражданские активисты и представители политической оппозиции, которые к социально-экономическим требованиям добавили политические. И таким образом протест покатился.
— А единый центр управления, о котором говорил президент, был?
— На мой взгляд, не было специально организованной акции с единым центром и боевиками во всех регионах. В разных регионах протест проходил по-разному.
Снежный ком покатился по стране, движимый рядом нерешенных проблем. И на определенном этапе к протестующим стала добавляться молодежь – частично городская, но в большей части те, кто недавно перебрался из сельской местности ближе к городам с целью улучшить свое социальное положение. И они действительно были раздражены имеющимся социальным расслоением на богатых и бедных, агрессивно настроены по отношению к полиции, в которой видят врага (термин «менты» до сих пор широко распространен в народе).
Но все это было достаточно мирно до вечера 4 января.
— А что произошло, на Ваш взгляд, 4 января?
— Версий много. Кто-то говорит, что представители клана Назарбаева увидели в протестах угрозу для себя и возможность укрепления Токаева и таким образом «включили ответку». Кто-то говорит о «внешнем следе» и исламских радикалах. Кто-то говорит о вливании в процесс криминальных элементов.
Я думаю, что было понемногу всего. Но однозначно не было ни 20 тысяч боевиков, ни организованного «внешнего следа».
Потому что, если и предполагать, что в Алматы были организованные группы, то в Кызылорде и Семее, к примеру, протест носил несколько другой характер, то есть силы были разные.
Присоединившаяся к протестующим агрессивная и решительно настроенная молодежь не имела представлений, что делать дальше, не имела четких лидеров, за исключением отдельных провокаторов.
Направившись к центру города (я говорю об Алматы), они натолкнулись на силы полиции, которая традиционно начала их разгонять.
5 января они усилились количественно. На этом этапе к ним примкнули, возможно, и исламские радикалы, и вооруженные представители местных элит, и еще кто-то. Они и участвовали в горячей фазе, свидетелями которой мы стали.
Но произошедшее в Казахстане не отличается от того, как проходят подобного рода протесты в других странах. И в США, и в Европе также поджигают машины, громят все вокруг и пытаются штурмовать полицейские участки. Это не новость. Но наша полиция оказалась не готова к подобному развитию событий.
Одно дело, когда на митинги выходит сотня абсолютно мирных граждан, другое дело – когда их тысячи и они агрессивны. На это случай у сил правопорядка должны быть базовые сценарии развития конфликта и сценарии противостояния.
Но в Алматы бросилось в глаза, что либо эти сценарии были плохи, либо на каком-то уровне имелись элементы саботажа. Это привело к тому, что 5-6 января мы не наблюдали полиции на улицах города, как бы нам ни пытались сейчас объяснить, что это случилось потому, что они защищали полицейские участки и арсеналы оружия.
И погромы, и мародерства совершали не специально подготовленные группы, а озлобленная социальной несправедливостью молодежь.
— Возвращаясь к террористам, о которых говорил президент. Не кажется ли Вам, что если они и были, то действовали нетипично? Обычно террористы захватывают стратегические объекты, выдвигают требования. А если уж захватывают власть, то делают это в столице.
— Я с вами согласен. Вообще термин «террорист» нужно применять очень узко, используя четкое, прописанное в международном праве определение. У нас же он используется довольно широко.
И не менее широко у нас применяется и термин «экстремист», который в международном праве не имеет юридического обоснования.
Если взять Уголовный кодекс РК и посмотреть, какие статьи в нем относятся к «террористским» и «экстремистским», то список получится обширный. Напал на полицию – уже экстремист, хотя в действительности столкновения с полицией могут быть и у протестующих, которые не обязательно террористы.
В нашем случае нельзя сказать, что их не было вообще – были бандиты, и даже бандиты с политическими целями, что схоже с террористами. Но при этом у них не было лидера, цели и требований, кроме дестабилизации. А дестабилизация – не цель, она инструмент. И если цель – захват власти, то это надо делать не в Алматы или Семее, а в Нур-Султане.
Поэтому мне кажется, что тезис президента о «международной террористической угрозе на Казахстан» был политически-риторическим, направленным для внешнего потребления и для обоснования введения войск ОДКБ. Более четкого смысла он не имел, особенно если учитывать, что из всех «террористов» нам показали одного несчастного кыргызского музыканта.
— А почему никаких погромов не было в Жанаозене и Актау?
— Здесь надо обратить внимание на тот факт, что силы ОДКБ вводились только в Нур-Султан, Алматы и Алматинскую область. И этот факт льет воду на мельницу некоего внутриэлитного конфликта. Очевидно, что этот конфликт, если он был, имел острое течение на юге, а не на западе страны. И на всех акциях протеста практически не было призывов отставки Токаева, они касались Назарбаева и его семьи («Шал, кет!»), а далее сводились к отставке правительства и социально-экономическим требованиям.
Я думаю, что в Мангыстауской области просто не было противостояния элит.
— А не способствовали ли радикализации протеста действия нашей полиции, применившей вечером 4 января в Алматы светошумовые гранаты, газ и резиновые пули?
— Частично. Но от нашей полиции невозможно было ожидать чего-то другого. Стражи порядка на протяжении многих лет гоняют абсолютно мирных протестующих, действуя безнаказанно — никто не оценивал, насколько пропорционально была применена сила для разгона, например, демонстрации с воздушными шариками или применение кеттлинга.
Начав разгон митингующих в этот раз, полицейские, видимо, думали, что все будет как всегда. Тем более, их неплохо экипировали, и они все дополнительные средства «радостно» применили против протестующих. И это действительно стало частично провоцирующим элементом последовавших беспорядков.
Но еще раз вернусь к своей мысли о том, что эскалации насилия содействовало то, что к первоначально мирным протестующим добавились представители криминала, исламских радикалов и подготовленные группы боевиков, близкие к тем или иным местным элитам.
— Оппозиция, которая присоединилась к протестующим, могла представить, к чему могут привести демонстрации, которые в истории Казахстана стали самыми массовыми?
— Нет, конечно, потому что история протестов в Казахстане на протяжении последних 25 лет – это история мирных протестов. Выходящие на улицы активисты готовы к тому, что их будут задерживать, силой упаковывать в автозаки, судить и раздавать кому аресты, кому штрафы за нарушение норм законодательства о мирных собраниях.
Более того, если вы могли заметить из имеющейся на сегодня информации, то они в определенные моменты призывали исключить насилие. Но было видно, что их никто не слушает, на толпу они повлиять не могли, потому что это был не их электорат, не их среда.
— Вы уже коснулись введения сил ОДКБ. И, казалось бы, цели были указаны правильные – поддержание порядка и высвобождение сил местных силовиков для ликвидации вооруженных групп. Однако часть людей отреагировала на их введение негативно. А Ваше отношение?
— Я и сам достаточно негативно отреагировал, потому что всегда с подозрением отношусь к интернационализации внутренних процессов. Одно дело – внутреннее противостояние, другое – когда в это противостояние вмешивается третья сила и начинает играть в нем важную роль.
Плюсом к этому идет тот факт, что основа сил ОДКБ – это российские войска. А появление России в стране, которая долгое время находилась сначала под контролем Российской империи, затем советского Кремля и лишь недавно по историческим меркам обрела независимость, в обществе восприняли как сигнал, что идет посягательство на суверенитет.
Ввод войск, как мне представляется, был продиктован двумя соображениями.
Первое, и мы видим этому подтверждение, — президент Токаев не очень полагался на внутренние силы, их лояльность, достаток ресурсов, чтобы навести порядок в той мере, какой он бы хотел. Это что касается силового блока решения проблем. Но более важную роль играл политический блок, а именно – ввод сил ОДКБ как сигнал для части элиты (если, конечно, имелся внутриэлитный конфликт), что Путин «на его стороне».
Но я сразу после ввода войск говорил, что если их пребывание будет недолгим, то плюсы перевесят минусы (негативную реакцию как внутри Казахстана, так и извне). И так как вывод войск уже активно идет, думаю, что большого ущерба репутации Токаева эта операция не нанесла.
— Какие уроки из событий начала января должны извлечь и власть, и общество?
— Главные уроки должна извлечь власть. Некоторые, как я понимаю, уже извлечены. Целый ряд инициатив Токаева, озвученных 11 января, как раз связаны с решением проблем, о которых я говорил при перечислении причин, приведших к беспорядкам: перекошенная экономика, коррупция, отсутствие конкурентной среды и т.д. Предложенные им решения – снижение цены на газ, упорядочение утильсбора – частные, но они есть.
Боюсь, что уроков в политическом смысле пока не извлечено. Ведь реформы социального блока невозможны без верховенства права, без нормальных госинститутов, включая суды и прокуратуру, которые также необходимо реформировать. Это в свою очередь невозможно, если у вас нет развивающегося гражданского общества, плюралистической политической системы, свободных СМИ.
Что касается уроков для народа, то обыватель, как ни печально, сейчас напуган, и поэтому, скорее всего, будет склоняться к мнению, что нужно еще больше ограничить право на мирные собрания и усилить силовые структуры для обеспечения безопасности.
Хотя для меня усиление силовых структур — спорный шаг. Однозначно, их надо тренировать, у них должны быть средства для борьбы с угрозами. Но если у нас пойдут по пути увеличения количества полицейских и расширения их полномочий, то я опасаюсь, что в «промежутке между террористическими угрозами» эта подготовка полиции будет направлена на противодействие диссидентам, несогласным, политической оппозиции.
Более того, давайте вспомним 2016 год, когда в законодательство было введено очень много поправок, направленных на борьбу с терроризмом. И нас убеждали, что вводимые меры – ужесточение регистрации граждан, контроля над НПО и СМИ, создание перечня лиц, финансирующих терроризм, — позволят преодолеть угрозы терроризма. Однако, учитывая президентский тезис о «террористической атаке», мы видим, что эти меры не дали ничего от слова «совсем».
Я боюсь, что сегодня мы можем пойти по той же колее.
Усиливая и профессионализируя силовые структуры, необходимо думать о политическом контексте. Если же «усиленные» силовики продолжат зачищать политическое поле от конструктивной оппозиции, ее место могут занять те же религиозные радикалы. А то, что следует за этим, подробно описано в любом учебнике по политологии.
— Спасибо за интервью.
ИСТОЧНИК:
Kz.media
