Редактор оппозиционной газеты «Взгляд» Игорь Винявский около двух месяцев провёл в алматинской тюрьме КНБ. Мрачные камеры этой тюрьмы помнят узников сталинских расстрелов.
Как говорит в интервью радио Азаттык Игорь Винявский, в следственный изолятор (СИЗО) КНБ в центр Алматы его увезли «на какой-то частной машине одного из сотрудников КНБ». Так он оказался в этом здании времен сталинского лихолетья.
ТЮРЕМНЫЙ ТУАЛЕТ
– Пришли четверо конвойных. Меня повели вниз, в подвальное помещение. Там более детально осмотрели мои вещи. Один из них говорит: «Наша задача – содержать вас в безопасности. Всё, что касается следствия, нас не касается. Наше дело в том, чтобы вы тут сидели и были в целости и сохранности, то есть с ворами и убийцами сидеть не будете».
В туалете СИЗО КНБ, по словам Игоря Винявского, ему впервые пришлось обойтись без туалетной бумаги:
– Конвойный спросил: «В туалет пойдете?» Я сказал, что пойду. Мне дали мыло, новое, в упаковке. Я попросил туалетную бумагу. А он отвечает: «Бумагу не положено. Возьми бутылочку пластиковую». У меня первая мысль была: «Издеваются!» – но потом подумал, что если бы издевались, то не дали бы ни мыло, ни бутылочки. Как оказалось, бумаги туалетной действительно не положено.
x
Игорь Винявский, у ворот СИЗО КНБ. Алматы, 15 марта 2012 года.
Впоследствии выяснилось, что в СИЗО два туалета, а не один, как Винявский думал сначала, когда его в первый день, когда он сидел в камере-одиночке, водили всё время в один и тот же туалет.
– Маленький туалет – это небольшое помещение, – говорит он. – Там три дырки. Советские люди помнят о таких туалетах, когда в цементный постамент вмуровывают унитаз и получается просто дырка в этом постаменте, на который становишься ногами. И три раковины, где можно помыть руки. В большом туалете четыре дырки. Эти дырки отделены от умывальника. Почему? Потому что этот умывальник – он же и душевая по субботам и воскресеньям. Раз в неделю банный день. Наверху труба, висят четыре лейки, заходишь на 30 минут, и за это время ты должен успеть помыться, постирать вещи, потому что нижнее белье стираешь сам. Вещи можно сдавать родным на стирку, на обмен, а нижнее белье (майку, трусы, носки) – нет. С учетом того, что прием белья раз в две недели, мы иногда стирали и футболки, и даже брюки. В туалет, в умывальник водят покамерно. Если сидишь один, то водят одного. Меня перевели в камеру, где был другой человек, и мы с ним всё это время сидели вместе. В душ я ходил уже с сокамерником.
СЧАСТЬЕ ДЛЯ ВОРОН И ПЫТКА ДЛЯ ЗАКЛЮЧЕННЫХ
Винявский говорит, что камера, в которой он сидел, представляет собой помещение – два на четыре метра. Тусклая лампочка находится в зарешеченной нише, расположенной над входной дверью.
Позже он написал в стихотворении жене:
«Здесь даже лампочка за решеткой.
В чем виновата она?»
Умывальника, продолжает он, в камере нет, и это большая трагедия:
– Алматинское СИЗО КНБ – это старое энкавэдэшное здание, где о таких вещах вообще не говорится. В туалет ходишь два раза в сутки по расписанию – утром и вечером. Причем сидишь и ждешь, поскольку камер где-то 25, а выводят туда покамерно. Если прихватило «по-маленькому», предусмотрено ведро. Его надо просить. Если прихватило «по-большому» – не знаю, такого случая у меня не было. Что касается первого случая, то когда меня только посадили и я еще ничего не знал, то кроме утреннего туалета, мне примерно к 12 часам захотелось по малой нужде. Я сначала пытался терпеть сколько мог. Потом не выдержал этой пытки, позвал дежурного и говорю ему, что мне надо в туалет. Он говорит, что по распорядку дня туалет теперь только вечером. Он спросил: «А что, ведра нет, что ли, у вас?» Я говорю, что нет. Он ответил, что принесет ведро, и принес его. Я подумал, что если так, то жить еще можно.
Отбой в камере в 21 час 30 минут, а подъем в 5 часов 30 минут; отбой от подъема отличается тем, что при отбое можно разобрать постель и лечь спать под одеяло, а при подъеме постель надо заправить. После подъема тоже можно спать, но уже одетым – на одеяле.
– Я постель начал расправлять только на второй или третьей неделе: было очень холодно, как раз морозы начались. Мы спали на одеялах, под куртками. К тому же, когда спишь в куртке, ребрами не особо чувствуешь железные пластины койки, – говорит Игорь Винявский.
«ЖИТЬ МОЖНО»
Арестанту СИЗО КНБ выдают алюминиевую посуду – две плошки (глубокие тарелки), ложку и кружку. Завтрак в 7 часов утра после туалета.
– Окошечко открывается. Тележка. Охранник говорит: «Завтрак. Что будете?» Я говорю: «Всё, что положено, то и буду». Подаю плошки. Мне возвращается каша (манная, ячневая, перловая или пшенная), полбулки белого хлеба, – это норма на день, и два кусочка масла. В первый мой завтрак дали компот – это был единственный раз. Тогда же дали яйцо, я и подумал, что яйцо дают каждый день. Позже понял, что яйцо дают один раз в неделю. Если просишь сахар, то насыпают сахар. Я посмотрел и подумал: «Жить можно». В кашу если положить масло, то она вообще становится вкусной. Мне потом дали электрический чайник. Воду вначале брали в умывальнике, когда нас водили в туалет. Потом мне из дому стали передавать пятилитровые баклажки с водой, поскольку вода в СИЗО всё-таки плохая, – говорит Игорь Винявский.
x
Лана Винявская, жена Игоря Винявского, главного редактора оппозиционной газеты “Взгляд”.
Очень холодная зима 2012 года в Алматы, кроме минусов, неожиданно оборачивалась и плюсом:
– Нам еще повезло, что мы сидели зимой и поэтому могли продукты вывешивать за окном. Холодильника у нас не было. Хотя слышал, что можно написать заявление насчет холодильника. Радио в камере разрешается. Я написал заявление, и у меня было радио – не государственная радиоточка, а жена мне передала радиоприемник. Меня поздравляли по радиостанции «Ретро»: люди присылали мне приветы, поздравления. Выйдя на свободу, я поблагодарил его сотрудников. Такая поддержка очень много значит. Когда жена говорила, что люди провели пикет в мою поддержку, то это очень поднимало дух, понимаешь, что ты не остался один, что люди что-то делают для того, чтобы ситуация менялась. Что люди верят в тебя и не верят в то, что ты какой-то преступник.
Винявский рассказывает, что на прогулку выводят покамерно, и если кто-то не идет на прогулку, то и остальных не пускают. Во время прогулки запрещено громко разговаривать: чтобы в соседнем дворике не слышали и по голосу не узнали.
КОНВОЙ
Винявский рассказывает, что к следователю КНБ за день могли «вытащить» два-три раза, а иногда за неделю всего два раза:
– Допросы, очные ставки. Потом пошли наши ходатайства. Подашь ходатайство, следователь думает четыре дня, а потом откажет – я должен к нему подняться и расписаться. А каждый раз, когда выходишь из камеры, ты полностью раздеваешься: снимаешь трусы, приседаешь два-три раза, тебе заглядывают в рот, уши. Такой порядок, если даже идешь на свидание с адвокатом. То есть каждый раз, когда выводят из камеры, – кроме как на прогулку – тебя заводят в отдельную комнату, где досматривают таким образом. Одеваешься, и тебя ведут к следователю. Обратно от следователя – точно такая же процедура перед тем, как зайти в камеру.
Он никак не мог понять необходимость повторных обысков, особенно при возращении в камеру после свиданий с женой, которая была его защитником, и по правилам они могли были встречаться в открытом помещении:
– Мы общались только через стеклянную перегородку. Разговаривали мы по спикерфону. Нас заводили всегда в одну и ту же комнату. Когда я спрашивал, разве нет у вас других комнат, мне отвечали, что другие комнаты заняты. Думаю, что в этой комнате были установлены записывающие устройства. Меня после каждого такого свидания снова раздевали, заставляли приседать и так далее. Эта процедура сначала кажется унизительной. Потом, глядя на профессиональное равнодушие конвоиров, понимаешь, что к этому надо привыкнуть, по мере возможности.
По словам Винявского, конвой вел себя корректно, хотя каждый из конвоиров имел свои особенности:
– Кто-то неразговорчив, а кто-то, наоборот, хочет поговорить, задать вопросы, в том числе общечеловеческие: есть ли дети, какое образование и так далее. С одним мы несколько раз о книгах разговаривали, о литературе – вполне нормальные ребята. Хотя я слышал, как однажды ночью кого-то привезли. Конвоиры очень грубо обходились с ним. Не били, но слышно было, что грубо они кричали на него. Я полагаю, – исходя из моего опыта пребывания в СИЗО – что конвоирам позволяется так вести себя в отношении подозреваемых в терроризме или в серьезном наркобизнесе, к кому у них была серьезная неприязнь. К нам у них никакой неприязни не было.
ТЮРЕМНАЯ БИБЛИОТЕКА
Игорь Винявский рассказывает, как впервые испытал стыд из-за наручников в больнице, куда его повезли на флюорографию.
– Там обязательно, – поясняет он, – сдаешь кровь на ВИЧ и на сифилис. Нас везли в автозаке на базе «Газели». В нем для каждого была тесная железная камера. В ней можно только сидеть. В железной двери есть зарешеченное окошечко. В автозаке был Владимир Козлов и, кажется, Серик Сапаргали. В больницу вывозят новеньких. Козлова я увидел, но думаю, что и Сапаргали там тоже был. Когда Козлова выводили, – обычно говорят: голову вниз! – моя клетка была напротив выхода, я приподнял глаза и увидел, что это был Козлов.
Ужасный стыд из-за наручников Винявский испытал, когда повели под конвоем по коридору больницы.
– Это обычная городская больница. Хотя нас и завели с черного хода, но дальше повели по коридору. Я иду, – мне сокамерник дал спортивную шапочку, своей у меня не было – шапочка была натянута практически на глаза, нижнюю часть лица я спрятал в застегнутый ворот куртки. Боковым зрением я вижу в коридоре женщин, детей. И тут ведут меня: руки за спиной, в наручниках. Впереди автоматчик в полной экипировке – в маске, в бронежилете. Сзади автоматчик. Третий с пистолетом. Один из них даже в шлеме. Создавалось ощущение, что ведут какого-то отъявленного преступника.
На взгляд Винявского, в СИЗО КНБ собрана интересная библиотека, там очень много книг – воспоминаний революционеров о том, как они сидели в тюрьмах. Он считает, что сейчас такие книги политическим заключенным нельзя давать, потому что когда человек сидит, то совсем по-другому воспринимает эти книги:
– Они учат стойкости, понимаешь, что на тебя выпало испытание и что надо его выдержать. Узнаёшь, как люди сидели в гораздо более худших условиях – при этом не сгибались. Я даже биографию Эрнста Тельмана там прочитал. Он 11 лет просидел в камере-одиночке, и Гитлер его боялся, даже когда пол-Европы в крови утопил. Гитлер его подло, тайно и трусливо уничтожил – вот насколько Тельман был силен духом.
Он отмечает, что библиотечные книги раз в неделю, по средам, развозят на тележке, однако если сиделец не нашел в тележке нужную ему книгу, то он может попросить, чтобы конвоир сводил в библиотеку.
– Но я ни разу не попросился в библиотеку. Мне достаточно было книг, которые развозят на тележке, и книг, которые мне передавали родные. Кстати, книги, которые тебе передают родные, остаются в тюремной библиотеке. Для меня это какое-то непонятное правило: у меня без всякого суда и следствия отбирают мою собственность.
В ОДНОЙ ТЮРЬМЕ С ВЛАДИМИРОМ КОЗЛОВЫМ
Игорь Винявский говорит, что его камера и камера Владимира Козлова находились напротив одна другой:
– Я как-то сижу на шконке и слышу его голос. Обычно голос можно услышать, если окошечко в двери открыто, например, в обед, и ты разговариваешь с охранником, или когда книги выбираешь. Я не помню, что это было – обед или книги. Я услышал голос Козлова, подбежал к двери. Слышу – точно, Козлов. Где-то рядом должен быть, а рядом – либо напротив, либо боковая камера. И чтобы выяснить, в какой он камере, – напротив или сбоку – ушло примерно две недели. Пока моя жена спросит у жены Козлова, жена Козлова спросит у адвоката, адвокат спросит у Козлова, в какой он камере, и так далее. Оказалось, что он сидел в седьмой камере, а наша, восьмая, была напротив него.
Я думаю, что нас специально близко друг от друга разместили, поскольку конвоир через каждые три-четыре минуты, независимо от времени суток, заглядывал в глазок. Например, ты в пять часов утра встал, чтобы подойти к ведру. Только подходишь к ведру, а он – видимо, услышал шуршание – тут же смотрит в глазок: наблюдает, что там происходит. Видимо, они должны за нами смотреть усиленно, чтобы ничего не произошло, а когда наши камеры рядом, то конвоирам это удобнее делать.
x
Баннер перед офисом оппозиционной партии “Алга”, на котором изображены: Владимир Козлов, лидер партии “Алга”; Серик Сапаргали, оппозиционный политик; Айжангуль Амирова, гражданская активистка; Игорь Винявский, главный редактор газеты “Взгляд”.
В камере порой проводят обыск. Обычно это делается так: дверь открывается без предупреждения, в камеру заходят двое дежурных конвоиров:
– Они задают вопрос: «Колющие и режущие предметы есть?» – «Нет». Они начинают обыск. В первый раз у меня стихи забрали, которые я написал. Во второй раз эта же группа приходит и начали обыск, а у меня был учебник казахского языка. Один из них посмотрел и говорит: «Козлов по-казахски хорошо говорит, да?» Я говорю: «Он давно его уже учит, но я не знаю, хорошо он его знает или нет». А он говорит: «Я однажды ему обед носил и слышу, он меня по-казахски спрашивает: «Биренши кандай?» (Что на первое?) Я-то помню, что Козлов русский. Заглянул, смотрю – точно, русский, а со мной разговаривает по-казахски». Тогда я понял, что тогда Козлов сидел один. В другой раз, когда я шел по коридору, то слышал, что Козлов в своей камере с кем-то разговаривал, то есть у него появился сокамерник. В тот момент Козлов говорил по-русски. В другой раз я слышал, что он книги просил на казахском языке, – говорит собеседник нашего радио «Азаттык».
НЕПИСАННЫЕ ТЮРЕМНЫЕ ПРАВИЛА
Игорь Винявский считает, что эти правила установлены начальником СИЗО и идут вразрез с Конституцией, с правами человека:
– Кто я? Я обвиняемый. Еще суда не было, я не лишен никаких гражданских прав. Однако почему-то мне уже нельзя читать никаких газет, кроме «Казахстанской правды», «ПроСпорта» и «Сканвордов». Для всего остального я должен писать заявление, и начальник СИЗО рассматривает его. Пару раз ко мне «зашли» газеты «Взгляд» и «ДАТ», а потом они перестали «заходить». Когда я увидел начальника СИЗО (во время очередного моего свидания с женой он зашел и отвечал на ее жалобу) я спросил насчет газет. Он сказал: «Нельзя» – и показал наверх головой. После этого и моему сокамернику газета «Время» перестала «заходить». Когда он начал интересоваться у следователя, тот ответил ему, что у него сокамерник такой, про которого пишут в газете «Время». Поэтому, мол, ее нельзя. Получается, что своими правилами начальник СИЗО вводит цензуру, решает, что можно читать, а что нельзя читать.
Не менее «интересны», говорит Винявский, тюремные правила относительно продуктов: какие можно и какие нельзя передавать ему с воли.
– Я не знаю, почему нельзя передать яйца, – говорит он, – Понятно, что консервы нельзя, потому что можно пораниться жестянкой. Но почему надо бояться яиц? Боятся, что я могу наложить на себя руки? В то же время достаточно много предметов, которые можно использовать для этого: например, у радиопочти метровый шнур. Этим шнуром можно задушить если не себя, то сокамерника. При желании можно задушить и политэтиленовыми пакетами, в которых передаются продукты. Я не знаю: почему нельзя держать в камере дезодорант? Дезодорант выдается только раз в неделю – в банный день. В остальные дни, что называется, ходи и воняй. Шампунь тоже можно брать лишь раз в неделю.
Разрешалось бриться в понедельник, среду, пятницу и в банный день, в остальные дни приходилось быть небритым. Его это не очень угнетало, поскольку у него негустая растительность на лице. Однако людям с густо растущей бородой, которые привыкли к ежедневному бритью, должно быть дискомфортно.
Игорь Винявский подводит итог «интересным» правилам: «Когда в туалет ходишь по расписанию, когда моешься раз в неделю, когда читаешь то, что считает нужным начальник СИЗО, то становится грустно». По его словам, хотя он был всего лишь обвиняемым, а не осужденным, во многом бесчеловечные тюремные условия и правила уже наказывали его – сверх того, что он уже был наказан лишением свободы, пусть и временным.
ОСВОБОЖДЕНИЕ
Как вспоминает Винявский, в день освобождения он позволил себе ничего не делать, хотя каждый день по три-четыре часа занимался английским языком, по три часа – казахским, читал художественную литературу примерно по 10 часов.
– Конвоир Василиса (всех конвоиров зовут Васей, а всех конвоирш зовут Василисой) спрашивает: «В туалет пойдете вечером или ждать будете?» – а моего сокамерника увели на допрос – говорю ей, что подожду сокамерника. Через 20 минут она открывает окошечко и говорит: «Вы в туалет не пойдете. Вы домой пойдете. Собирайте вещи», – рассказывает Игорь Винявский.
Конвоиры выпускаемому на свободу заключенному говорят: «Забирайте всё». Что-то оставлять – плохая примета.
– Я только подарил часы (китайские) своему сокамернику, иначе он остался бы без часов. Бритву я выбросил. Сдал казенные вещи: одеяла, постель, матрац, плошки, ложки. Принесли мои вещи и повели наверх к следователю, – говорит Винявский.
При выходе на свободу он узнал еще об одной тюремной традиции:
– Конвоир, который ведет меня, говорит: «Вообще-то, у нас, когда на свободу выходят, есть старая-старая традиция пендель под зад ставить, чтобы не вернулся». Я говорю: «Ставь». Он говорит: «Нет, я сейчас поставлю, а вы потом стихи напишете, что Вася пинков надавал. Мне начальство голову оторвет». Говорю: «Не буду я писать». Он говорит: «Всё равно не буду пинать». Так он меня на прощание и не пнул. Так что если вернусь в эту тюрьму, то вернусь уже как к своим.
Казис ТОГУЗБАЕВ (радио «Азаттык»)
http://rus.azattyq.org/content/vinyavsky-arest-knb-sizo-kozlov-ugolovnoe-delo-/24619669.html
