24 октября в Институте Гарримана при Колумбийском университете (Нью-Йорк) состоялась ежегодная конференция Общества центральноазиатских исследований (CESS), которая открылась докладом правозащитника из Казахстана – председателя совета КМБПЧиСЗ Евгений Жовтис. Публикуем ниже его текст.
* * *
Уважаемые участники конференции,
Перед тем, как попытаться оценить ситуацию с правами человека в регионе Центральной Азии в её динамике со времени распада Советского Союза и образования независимых государств, полагаю необходимым выдвинуть несколько тезисов или исходных посылок, на которых основываются мои рассуждения. Более того, полагаю, что эти тезисы не менее, если не более, важны, чем сама оценка.
По первой специальности я – горный инженер-экономист, кандидат наук. По второй – юрист с лицензией на право занятия адвокатской деятельностью. Моя нынешняя профессиональная деятельность – правозащитник.
Я родился в середине прошлого века, в семье бывшего активного большевика. Мой дед устанавливал Советскую власть в Воронежской губернии Российской империи, потом был заместителем наркома здравоохранения СССР, в 1938 году он был репрессирован и умер в сталинском лагере в 1942 году. Я вырос в семье диссидента. Мой отец, профессор филологии, привлекался к уголовной ответственности за распространение антисоветской литературы. Я прожил большую часть своей жизни в Советском Союзе и никогда не был членом Коммунистической партии.
Всё это в совокупности позволяет мне оценивать ситуацию с разных сторон и в определённой исторической перспективе.
Ситуация с правами человека в Центральной Азии сильно зависит от внутриполитического и внешнеполитического контекстов и от состояния общества в его динамическом развитии.
Поэтому начну я с нескольких важных, как мне кажется, исходных тезисов.
И один из них весьма необычен для оценки ситуации с правами человека. Это эволюция института частной собственности в регионе. Вообще частная собственность в истории человечества развивается, упрощённо говоря, в трёх сферах. Как экономический институт, как ядро рыночной экономики. Как правовой институт, вокруг которого строится гражданское и коммерческое право, да и право в целом. И как культурный институт, вокруг которого развиваются многие человеческие отношения. Более того, этот институт определяет в той или иной степени и организацию политической власти. Так вот этот институт развивался, эволюционировал в мире в течение веков, превратившись в современный институт частной собственности. Советский Союз более чем на 70 лет выпал из этого процесса. Более того, этого института в Советском Союзе не было вообще, если не считать так называемую ограниченную личную собственность. Была так называемая общенародная или государственная собственность на все средства производства и государственная плановая экономика.
То есть, по моему мнению, то, вокруг чего в настоящее время строится рыночная экономика в странах постсоветского пространства, вокруг чего развивается гражданское и коммерческое право и строятся человеческие отношения, что влияет на организацию политической власти не совсем тот институт частной собственности, с которым мы имеем дело в развитых странах. Именно поэтому во многих смыслах отношения вокруг него в нашем регионе имеют часто такой неофеодальный характер. Это показатель определённого исторического разрыва.
А эта экономическая и правовая основа весьма важна для реализации современной концепции прав человека. Эволюция института частной собственности способствовала развитию концепции индивидуальных прав и свобод.
Второй тезис. В большинстве стран региона не произошло смены элит. У власти остались те же коммунистические бюрократические элиты, которые и осуществили транзит от государственной плановой экономики и общенародной собственности к рыночной экономике и частной собственности. Этот переход основывался на разгосударствлении и приватизации, осуществлённых в 90-х годах прошлого века. При этом именно эти элиты явились главными бенефициарами этого процесса. И поскольку сам процесс приватизации был непрозрачным, либо полузаконным, либо совсем незаконным, его бенефициары оказались весьма уязвимы с точки зрения источников их обогащения. Они стали миллионерами, мультимиллионерами, миллиардерами, стали контролировать большую часть национальных экономик, но при этом их состояния характеризуются незаконностью и нелигитимностью.
Незаконностью в смысле источников этих состояний, что постоянно предполагает возможность передела собственности при любой смене власти или обострении внутриэлитных противоречий и конфликтов. И нелигитимностью с точки зрения общественного восприятия этой частной собственности. Она, в общественном мнении, пусть и не так часто озвучиваемом, украдена у народа со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Приватизация 90-х годов заложила на всём постсоветском пространстве целые «минные поля», которые периодически «взрываются» в результате внутриэлитных конфликтов. Помимо природы самих режимов в странах региона, эта уязвимость не позволяет ни допустить какого-либо реального политического плюрализма и политической конкуренции, ни создать систему правовых институтов на принципах верховенства права. Любое движение в эту сторону рискованно для правящих элит. Но без решения этой проблемы никакое устойчивое развитие и политическая модернизация невозможны. И в этой связи я согласен с одним из тезисов Михаила Ходорковского, изложенных им в начале этого месяца в выступлении в Freedom House. Он это назвал «возвращением к справедливости» или «восстановлением социальной справедливости».
Третий тезис касается состояния общества. К сожалению, как это особенно ярко проявила российская агрессия в Украине, постсоветские общества характеризуются целым «букетом» признаков или свойств, которые мало способствуют реализации современной концепции прав и свобод человека, особенно на ценностном уровне.
Ряд этих свойств имеют исторические причины: одни сформировались в далёком прошлом, другие – в советский период, третьи связаны с разочарованием и трудностями, прежде всего экономического характера, после распада Советского Союза.
Весь советский период общество существовало в атмосфере политического и социального иждивенчества, сакрализации государства и «единственно верного» марксистско-ленинского учения. Общество и его члены никогда не были субъектом политики, в том числе общественной политики, а только – объектом. Объектом, который управлялся государством, контролировался государством, манипулировался государством, или точнее – находящейся у власти коммунистической партноменклатурой. Это общество можно назвать «государственным». В нём были детские и женские организации, ассоциации ветеранов или общества книголюбов и филателистов, в нём были профсоюзы, и всего только одна Коммунистическая партия.
Но при наличии большого количества общественных ассоциаций до начала 90-х годов это общество невозможно было назвать гражданским. Да и сейчас, честно говоря, оно продолжает быть в большинстве стран региона «государственным». Помимо различных правоохранительных органов, через разного рода ГОНГО, через созданные сверху союзы, альянсы и т.д. власти продолжают контролировать любые организованные общественные инициативы.
В некоторых из этих государств (в Казахстане, Таджикистане, Узбекистане) разрешены, назову это так, институциализированные формы диссидентства: правозащитные организации, немногочисленные независимые СМИ или граждански активные социальные организации. В остальном же мы имеем дело всё с той же формой взаимоотношений власти и общества, которая сложилась в советское время. Это отношения власти и подчинения, и ограниченного выбора.
В советский период люди были вообще лишены права политического выбора, свободы выбора, и, соответственно, не сформировались общественные навыки делать выбор и брать на себя ответственность за свой выбор.
Индивидуальные права и свободы не представляли тогда и не представляют сейчас самостоятельной ценности. Свобода слова, ассоциации, объединения, мирных собраний, выражения, совести и религии представляются весьма абстрактными. Лежащее в основе концепции прав человека уважение человеческого достоинства тоже не является стимулом. Подавляющее большинство членов нашего общества не готовы и не хотят чем-либо жертвовать для защиты своего человеческого достоинства и борьбы за свои права и свободы. Они не видят в этом практической пользы и не рассматривают это как ценностную ориентацию.
Один хороший пример. Когда в нашем регионе обсуждают положение заключенных, то по существу не рассматривают лишение свободы как главное наказание. Сразу начинают рассуждать об условиях заключения, о бараках на 40-60 человек, о плохом питании, медицинском обслуживании, о плохом обращении тюремной администрации и персонала.
При этом доминирующая в обществе реакция – не возмущение, а понимание: но они же совершили преступления, и тюрьма – не санаторий. И выражается удивление и негативная реакция на хорошие условия в тюрьмах, например, Великобритании, Норвегии или Голландии. Попытка объяснить, что главное наказание – это лишение свободы как таковое, что человек, совершивший преступление, на годы лишается права действовать по собственному разумению, лишается свободы поступать так как он считает нужным, делать то, что он хочет, не вызывает особого понимания, потому что свобода не является самостоятельной ценностью.
Добавлю ещё к этому то, что в течение тех же более 70 лет в обществе, несмотря на идеи интернационализма, равенства и братства, культивировались ксенофобия и агрессия по отношению к чужому, западному, капиталистическому и империалистическому. Советский Союз боролся за мир во всём мире путём поддержки всех возможных революционных движений.
Что примечательно, что уже в 2005 году, после так называемых «оранжевой» и «тюльпановой» революций, перед президентскими выборами в Казахстане по центральному телевидению был показан фильм о вреде революций. О том, какие страдания и разрушения приносят революции. Причём фильм начинался с Великой французской революции. То есть, преемники тех коммунистических властей, которые большую часть двадцатого века утверждали, что революция – это единственный способ борьбы за права угнетённого народа против угнетателей, эксплуататоров и капиталистов, после того как они в результате экономического транзита превратились в этих самых капиталистов, немедленно заговорили о вреде революций. Отсюда такое агрессивное неприятие «бархатных» революций, «арабских вёсен», «майданов» и т.д.
Советская пропаганда, от которой недалеко ушла, а в чём-то значительно опередила, современная российская пропаганда, основаны на конспирологических теориях, в которых народу, как таковому, обществу, отдельным индивидуумам отведена только роль инструмента для достижения политических целей. Любая независимая позиция, любое несогласие, по мнению пропагандистов, связаны с заговором, с «национал-предателями», «пятыми колоннами», деятельностью «врагов», которые финансируют этих несогласных.
Попытки контраргументировать, что смена общественно-политических формаций в XVII–XX веках не осуществлялась НПО на деньги Запада, а рабовладельческий строй разрушился без участия Госдепартамента США и ЦРУ, остаются безуспешными. Искаженная картина мира, в которой отдельному человеку, группе граждан, общественным организациям с независимым мнением, с альтернативными идеями и концепциями в отношении организации общественно-политической жизни, нет места, «рисовалась» в течение десятилетий и продолжает в той или иной степени «рисоваться» и сейчас. И это не очень зависит от смены поколений граждан, живших в Советском Союзе и живущих сейчас в «независимых» государствах.
Наконец, драматичная ломка экономических и социальных устоев в 90-х годах при сохранении по существу того же общественно-политического устройства, привела к дискредитации самих понятий «свободы», «демократии», «верховенства права». Несмотря на то, что на большей части постсоветского пространства у власти остались те же советские партийно-бюрократические элиты, которые перестали называть себя советскими и коммунистическими, а стали по существу олигархическо-клановыми, в обществе глубоко укоренилось представление, что демократы, которые практически нигде к власти не приходили, развалили великое государство – Советский Союз. Что свобода – это хаос и анархия. Что демократия – это свобода для власти грабить свой народ. Что верховенства права не бывает, и что власть всегда права. И если, основываясь на таком восприятии, «перевести стрелки» на внешний мир, на врагов в лице Запада и его «локомотива» – США, то народу некогда задумываться о собственных властителях, о других причинно-следственных связях.
Отдельные примеры стран Прибалтики, общественных импульсов в Грузии, Кыргызстане, Украине и Молдове, связанных с разными объективными и субъективными обстоятельствами, конечно, внушают некоторый оптимизм, но, тем не менее, не меняют общей картины, особенно в регионе Центральной Азии.
Всё, о чём я сказал выше, и есть тот самый внутриполитический контекст, который в той или иной степени и определяет перспективы реализации фундаментальных прав и свобод человека в регионе.
Мой последний тезис связан с внешними факторами.
Несколько лет назад на одной из конференций мне довелось использовать такую метафору: главными врагами концепции прав человека и демократического развития в современном мире являются нефть, газ, геополитические соображения и война с терроризмом. Причем последнее можно рассматривать более широко, как войну с экстремизмом, радикализмом и обеспечение некой достаточно вольно интерпретируемой властями многих государств стабильности.
Первое десятилетие XXI века продемонстрировало, что эти враги побеждают на всех фронтах. Они побеждают во внутренней политике, потому что режимы в большинстве стран, обладающих нефтью и газом, диктаторские или в лучшем случае авторитарные, обычно сильно коррумпированные, используют свои ресурсы для обогащения элиты, удержания власти и максимального контроля над обществом.
Нефть и газ используются во внешней политике как сильный аргумент в международных отношениях, когда речь идет о необходимости хоть в какой-то мере следовать международным обязательствам в области обеспечения прав человека и верховенства закона.
Фактор геополитических соображений позволяет авторитарным властям стран, имеющих важное геополитическое расположение, использовать его как очень важный козырь во взаимоотношениях с демократическими государствами в контексте постоянно ведущейся борьбы за влияние в региональном и глобальном масштабе.
Война с терроризмом, экстремизмом и радикализмом, борьба за обеспечение стабильности в большинстве стран, даже не имеющих таких острых проблем, привела к подавлению инакомыслия, свертыванию гражданских прав и свобод.
Полагаю, что можно говорить не просто об ухудшении ситуации с правами человека во многих странах мира, а о кризисе самой концепции прав человека. Попробую обосновать этот важный вывод.
Как известно, концепция прав и свобод человека основана на признании их высшей ценностью, на уважении человеческого достоинства. Используя достаточно упрощенную схему, можно сказать, что реализация концепции прав человека происходит в трех измерениях:
– через законодательство (международное и национальное);
– через институциональное развитие (на международном и национальном уровне);
– через практическое воплощение.
Если мы посмотрим в динамике на состояние этих «измерений», то, боюсь, придем к крайне неутешительным выводам.
Международное право в области прав человека стало правом второго сорта. Международные обязательства в области прав человека стало нормой не выполнять без всяких правовых, политических или моральных последствий.
Множится число погибших журналистов, правозащитников и представителей политической оппозиции, растет число политических заключенных, закрытых газет, разогнанных митингов и демонстраций, преследуемых религиозных общин и просто инакомыслящих граждан.
Я столь подробно на этом останавливаюсь, потому что это и есть тот самый внешнеполитический контекст, который, помимо неблагоприятного внутриполитического оказывает большое влияние на ситуацию с правами человека в регионе.
Большая часть бывшего Советского Союза превратилась в один из мировых анклавов, где основные международные принципы прав человека подминаются, превратно толкуются, искажаются или вообще не признаются. В начале 21-го века из старых «сундуков истории» снова вытаскиваются пропитанные нафталином ссылки на несоответствие концепции демократического развития и прав человека неким национальным особенностям и культурным традициям. Как будто есть народы, которым правда, свобода и справедливость противопоказаны.
При этом все разговоры на данную тему на международном уровне происходят в условиях всеобъемлющей политкорректности.
Многие страны с типично диктаторскими или жестко авторитарными режимами, подписавшие и ратифицировавшие Международные пакты о гражданских и политических правах, об экономических, социальных и культурных правах; конвенции против пыток и о правах беженцев; запрещающие дискриминацию по любым основаниям и обеспечивающие права ребенка, и много других, не соблюдают большинство положений этих юридически обязывающих документов. И что? И ничего!
Эти страны отчитываются перед Советом ООН по правам человека, получают рекомендации комитетов ООН, специальных тематических механизмов (спецдокладчиков ООН) и продолжают нарушать свои обязательства. При этом еще и периодически указывают другим государствам и международным организациям, что, затрагивая вопрос о правах человека, они вмешиваются во внутренние дела суверенного государства.
Складывается впечатление, что развитые демократические государства и международные организации играют с диктаторскими и авторитарными режимами в своеобразную игру в прятки. Вы делаете вид, что соглашаетесь с нами в вопросах обеспечения прав человека, демократии и верховенства закона, а мы делаем вид, что не видим, как вы нарушаете свои обязательства.
Выработался даже своеобразный политкорректный дипломатический язык документов международных организаций и выступлений официальных представителей, например, ООН, ОБСЕ, Европейского Союза и др. по вопросам соблюдения прав человека. Сначала говорится о благодарности за сотрудничество, потом – о позитивных признаках устойчивого развития, а потом – об отдельных недостатках, которые никак не воспринимаются как нарушающие общее положительное впечатление.
При этом нужно отметить, что международные договоры по правам человека, имеющие юридическую силу, являются согласно конституциям многих государств частью национального законодательства (внутреннего права), но их всё равно не выполняют. Одно из самых репрессивных государств в мире – Туркменистан ратифицировал все основные международные документы по правам человека и является членом ОБСЕ, таким образом, признавая свои политические обязательства по человеческому измерению, закрепленные в целом ряде документов ОБСЕ
Нужно искать решение этой проблемы! Либо международные договоры по правам человека являются юридически обязывающими в практическом смысле, и их невыполнение имеет какие-либо практические правовые последствия, либо надо признать, что международного обязывающего права в области прав человека попросту не существует. Если не действуют юридически обязывающие международные нормы, то и не имеет смысла даже говорить о политических или моральных обязательствах государств в области прав человека.
В условиях нигилистического отношения многих государств с диктаторскими или авторитарными режимами к международным обязательствам в области прав человека нет особого смысла говорить о несоответствии национальных законодательств международным стандартам.
Много и часто на международном уровне говорится об отдельных репрессивных положениях тех или иных законов в тех или иных государствах. Особенно это касается законодательства в области свободы слова и выражения мнения, свободы совести и религии, свободы объединения, свободы мирного собрания, передвижения, защиты частной жизни и многого другого, в частности, тех разделов законодательства, которые подверглись особой атаке в ходе борьбы с терроризмом, экстремизмом, радикализмом, «борьбы за стабильность».
Однако всё это – частности, говорить нужно о концептуальной порочности законодательства целого ряда стран мира, начиная с их конституций. Особенно это наглядно видно на примере законодательства ряда постсоветских государств бывшего СССР, в частности в Центральной Азии.
Во-первых, сами конституции этих государств, пожалуй, кроме Кыргызстана, являются документами политической целесообразности. В них в конституционных нормах закреплена созданная политическая конструкция, которая основана на понимании находящейся у власти элиты о том, как ей обеспечить свою безопасность и полный контроль над обществом. Эти документы создавались под конкретную личность и/или под конкретные задачи.
Именно поэтому разделение властей в них явно декларативное, а основных элементов системы сдержек и противовесов просто нет, потому что её невозможно создать, когда над всей политической конструкцией из трёх ветвей власти находится еще одна – президентская ветвь с почти неограниченными полномочиями и сверхконцентрацией власти.
Во-вторых, в законодательстве этих государств явно просматривается приоритет интересов государства над правами и свободами человека. Принцип «гражданину разрешено всё, что не запрещено законом, властям запрещено всё, что прямо не разрешено законом» реализован в законодательстве и на практике как раз наоборот. Человек, гражданин каждый раз должен доказывать, что у него есть право и находить в законе подтверждение запрета представителю власти действовать нарушающим права образом.
Я перечислю ряд характерных черт такого законодательства и правоприменительной практики, касающихся основных прав и свобод человека в странах региона. Немного в этом отношении отличается Кыргызстан, где после двух революций всё же произошли некоторые позитивные изменения, но и там в последние месяцы началось серьёзное наступление на гражданское общество.
Отмечу для начала, что, конечно, это законодательство и правоприменительная практика, несколько отличаются от советских образцов, хотя бы потому, что признан политический плюрализм, свобода слова и т.д. Правда, это не мешает властям Туркменистана и Узбекистана поддерживать диктаторский или жестко авторитарный режимы.
Итак, кроме Кыргызстана, везде запрещена деятельность незарегистрированных общественных объединений. Устанавливаются численные параметры свободы объединения. В Казахстане, например, это минимум 10 человек для создания общественного объединения, 50 – для создания местного религиозного объединения, 500 – для создания регионального религиозного объединения, 5.000 – для создания общереспубликанского религиозного объединения, 40.000 – для создания политической партии при не менее 600 человеках в каждом из регионов страны. Это всё для 17-ти миллионной страны.
При этом общественные объединения могут действовать свободно только на территории региона, в котором они зарегистрированы, и только в соответствии с тем видами деятельности, которые они установили в своём уставе.
Деятельность без регистрации или та, которая не указана в уставе, хотя и не является запрещённой и направлена на общественные интересы, влечёт за собой административную или даже уголовную ответственность. В новом казахстанском, например, Уголовном кодексе, принятом в июле этого года, даже появился новый явно произвольно интерпретируемый субъект права – «лидер общественного объединения», почти как организатор организованной преступной группировки. Это не официальное лицо, президент, председатель, директор, а некая фигура, которую власти решили сами определить как, видимо, неформального лидера общественной организации. И вот этот лидер может быть привлечён к ответственности за деятельность общественной организации, лидером которой его признали власти.
В целом ряде стран региона получение легального статуса общественными организациями затруднено, если вообще возможно. Общественно активные гражданские организации, особенно правозащитные, находятся под постоянным контролем спецслужб, органов полиции и отделов внутренней политики исполнительных органов власти. Активно предпринимаются усилия по дискредитации общественных организаций, если уж не самими властями, как в России с принятием закона об «иностранных агентах», то близкими к властям средствами массовой информации и путём кампаний в социальных сетях с обвинениями гражданских активистов в национал-предательстве, создании «пятых колонн» и т.д.
Предпринимаются всё большие усилия поставить под политический контроль неправительственные организации, получающие финансовую поддержку из-за рубежа. В некоторых странах она практически запрещена, в других требует специального согласования с государственными органами. То есть такой контроль связан не с законностью деятельности в смысле уплаты налогов, а с политическим контролем, с, если так можно сказать, «лицензированием» определённой общественной деятельности.
Авторитарные режимы стран региона выделяют всё большие средства для создания противовеса независимым общественным организациям в виде различных ГОНГО. Перспективы развития гражданских обществ в такой ситуации можно оценить весьма пессимистично.
За последние годы серьёзно ухудшилась ситуация со свободой мирных собраний. И связано это, главным образом, с тем, что для авторитарных режимов митинги и демонстрации рассматриваются через призму событий в Грузии, в Украине, в Кыргызстане в ходе двух «тюльпановых» революций, а также революциями в ряде арабских стран.
Власти рассматривают массовые акции протеста как потенциальную или реальную угрозу для их правления и пытаются максимально снизить уровень такой опасности. Это приводит к тому, что и так недемократическое законодательство становится ещё более репрессивным, санкции всё более жёсткими, действия полиции и органов безопасности всё более агрессивными даже по отношению участникам абсолютно мирных собраний.
Несмотря на то, что Руководящие принципы ОБСЕ и Венецианской комиссии Совета Европы по свободе собраний, третья редакция которых, сейчас находится на стадии подготовки, чётко устанавливают преимущественно уведомительный характер мирных собраний, создание благоприятных условий для донесения месседжа до целевой аудитории (прежде всего, государственных органов), презумпцию в пользу мирных собраний, возможность проведения спонтанных собраний, законодательство и правоприменительная практика стран Центральной Азии, опять же, кроме, пожалуй, Кыргызстана, идёт по прямо противоположному пути.
В них установился не только исключительно разрешительный порядок организации мирных собраний, но и ограничены места для их проведения. Так, например, в Казахстане для проведения мирных собраний в крупных городах и центрах регионов выделены по одному-два места в отдалённых от центра районах. Это делает невозможным проведение митингов возле государственных зданий, а также проведение демонстраций и шествий, которые предполагают движение от одного места к другому.
Количество разрешённых собраний в странах Центральной Азии колеблется практически от нуля в Туркменистане и Узбекистане, до не более 5 из ста, например, в Казахстане.
Под мирными собраниями власти понимают все виды акций, которые они рассматривают как протестные, в том числе флэш-мобы, возложение цветов, коллективную подачу петиций.
Доходит до анекдотических случаев, когда, например, в Алматы в Казахстане пожилая женщина, объявившая о проведении и провёдшая голодовку у себя дом, была объявлена нарушившей закон, поскольку не получила разрешения на неё местных властей.
Власти широко используют давление на организаторов и участников мирных собраний ещё до их проведения. Прокуратура и полиция вручают предостережения, предупреждая о возможном нарушении закона ещё до проведения собрания. В ряде случаев организаторов и участников мирных собраний, на которые власти не дали разрешения, задерживают дома ещё задолго до времени предполагаемого митинга или пикета.
Даже на разрешённых собраниях власти активно применяют «кеттлинг» – оцепление, используя рамки металлоискателей, металлические заграждения, оцепления отрядами полиции и специальных войск. То есть организаторы и участники мирных собраний, даже разрешённых, подвергаются стигматизации, обществу демонстрируется их опасность.
Полиция практически всегда действует не как государственный орган, помогающий гражданам реализовать своё право на мирные собрания, а как репрессивный инструмент, главная цель которого – контроль за собравшимися, жёсткие действия, задержания и доставка участников абсолютно мирных собраний в отделы полиции, если у них не было разрешения. Недавно в Астане, столице Казахстана, было задержано и помещено в полицейские автобусы несколько десятков несовершеннолетних детей, в том числе от 5 до 15 лет, которые пришли с родителями протестовать против незаконных выселений.
В целом ряде случаев власти используют провокаторов для нарушения общественного порядка, полиция провоцирует участников протестных акций, создавая, таким образом, основания для будущего привлечения организаторов и участников акций к ответственности.
Согласно новому уголовному законодательству, например, в Казахстане к ответственности будут привлекать не только за традиционные формы мирных собраний, но и за любые «незаконные публичные акции», и не только их организаторов и участников, но и всех, кто им помогал. Нужно прямо признать, что право на свободу мирных собраний не просто не гарантируется и не обеспечивается, а просто не существует.
Законодательство в области свободы совести и религии в регионе устойчиво ухудшается. Проблемы начинаются с противоречащей международным стандартам обязательной регистрации религиозных объединений. То есть любая группа граждан, объединившаяся для совместной реализации права на свободу совести и вероисповедания, признается незаконной и подлежащей административной или даже уголовной ответственности, если она не имеет регистрации.
Власти рассматривают регистрацию не как техническую процедуру получения статуса юридического лица для открытия счета в банке, получения и использования денежных средств, получение налоговых льгот при осуществлении некоммерческой деятельности, а как систему лицензирования, разрешения на вероисповедание.
Деятельность религиозного объединения, которое зарегистрировано как местное в одном регионе, считается незаконной в другом регионе. Проповедники этой религиозной общины в случае, если они приезжают в другой регион, привлекаются властями к административной ответственности за незаконное миссионерство. Более того, власти даже привлекают к ответственности верующих, которые совместно отправляют свое вероисповедание в том же регионе, но не по тому конкретному адресу, где зарегистрирована община.
В соответствии с принятым в Казахстане в 2011 году законом о религиозной деятельности и религиозных объединениях цензуре подвергается религиозная литература. Никакая иная литература, научная, философская, развлекательная и т.д. не подвергается цензуре, кроме религиозной. Пользоваться такой литературой, ввезенной из-за рубежа, можно только после религиоведческой экспертизы. По всей стране штрафуют проповедников, верующих за то, что они распространяют религиозную литературу не в том месте, изымают библии и Кораны, штрафуют за отправление религиозного культа даже в частных домах, преследуют за незаконное миссионерство. Во всех странах региона преследованиям в той или иной форме подвергаются малочисленные нетрадиционные религиозные общины.
Практически во всех странах региона, кроме, пожалуй, Кыргызстана, нет независимого (не частного, а независимого) радио и телевидения. Крайне ограничена независимая пресса. Журналисты привлекаются к ответственности, в том числе и уголовной, за клевету. Честь и достоинство Президента, членов его семьи, депутатов Парламента, судей защищена специальными статьями закона. Интернет признан средством массовой информации, а ряд оппозиционных или неугодных властям сайтов, включая Live journal, заблокированы.
В странах региона сохранилась с советских времен «прописка», которая теперь называется «регистрацией», но от которой также зависит весь комплекс социально-экономических прав человека.
Я думаю, что приведённых примеров достаточно, чтобы иметь представление о том, что это: эволюция или деградация законодательства, касающегося фундаментальных прав человека.
С моей точки зрения, нет никакого смысла в попытках улучшать это концептуально порочное законодательство, чем, к сожалению, занимаются многие международные организации в странах Центральной Азии. Либо государства региона признают, что целью законодательства является обеспечение и защита прав и свобод человека, и, исходя из этого, создают и реформируют свое внутреннее право, либо все будут продолжать заниматься созданием «потемкинских деревень» и покраской фасадов. Такая же ситуация складывается и с институциональным развитием.
Всем надо перестать делать вид, что однопартийные парламенты или парламенты без оппозиции, спецслужбы, осуществляющие тотальный контроль над гражданами, правоохранительные органы, защищающие интересы правящей элиты – это нормально. В таких авторитарных политических системах при концептуально порочном с точки зрения защиты прав и свобод человека законодательстве трудно рассчитывать на независимый суд, систему сдержек и противовесов, и верховенство закона. Ну и, конечно, трудно рассчитывать на благоприятную для прав человека правоприменительную практику. Во всех странах региона есть политические заключенные. В Европе, США находятся сотни, если не тысячи политических беженцев из региона.
Честно сказать, я не вижу никаких перспектив, кроме изменения внутри- и внешнеполитического контекстов, без политических изменений и реформ.
События в Украине еще больше добавили оснований для пессимизма. Они демонстрируют, что столкновение традиционализма с модернизацией, столкновение различных ценностных ориентаций, несмотря на прекрасно сформулированные и принятые мировым сообществом после Второй мировой войны основные документы по правам человека, не закончилось.
Весь центральноазиатский регион географически «зажат» между Россией, Китаем и нестабильным исламским югом. Ряд его стран являются членами региональных организаций, вроде Шанхайской организации сотрудничества или Евразийского экономического союза, где нет ни одного демократического государства. Надо признать, что через двадцать лет после распада Советского Союза происходит, а где-то и произошла его реинкарнация, организационно и/или ментально. И Россия демонстрирует это самым наглядным образом. Этот факт требует адекватной оценки, адекватной стратегии и тактики.
А права человека стали своеобразным «заложником» этих внутриполитического и внешнеполитического контекстов, и без изменения этих контекстов ни о какой эволюции прав и свобод человека в регионе Центральной Азии, как мне кажется, говорить не приходится.
Спасибо за внимание.
