Недавно Казахстан официально отмечал День памяти жертв политических репрессий. К сожалению, сказать, что они остались в прошлом, мы не можем. За двадцать с лишним лет независимости в стране появились десятки политзаключенных. О том, что происходит сегодня в Казахстане, куда мы движемся и где окажемся, если продолжим наказывать своих же граждан за инакомыслие, наш разговор с известным правозащитником Евгением Жовтисом.
– Евгений Александрович, сегодня День памяти жертв политических репрессий обретает в Казахстане новую окраску. В этот день мы не только вспоминаем прошлое, но и начинаем задумываться о будущем своих детей в нашей стране. На ваш взгляд, чем чревата эта тенденция?
– Общественно-политические процессы невозможно рассматривать без призмы истории. Даже если мы не очень хотели бы вспоминать, то это не получится. Ведь у многих это связано и с личными воспоминаниями. Например, я до конца своей жизни буду помнить, что сталинский режим лишил меня дедушки, что он умер в лагере и потом был реабилитирован. Мы живем сейчас в продолжение того, что было вчера или позавчера. И мы должны понимать, что история связана не только с какими-то позитивными моментами, такими, как, например, победа в войне. Потому что только осознав трагические страницы истории, можно хоть в какой-то мере надеяться, что эти факты не повторятся.
– Выходит, мы не осознали и выводов не сделали?
– Видимо, прививки, которые, казалось бы, должны были быть сделаны человечеству после Второй мировой войны и всех последующих процессов (исходя из политических ошибок прошлого), оказались недостаточно сильными. Поэтому, видимо, сегодня мы наблюдаем некое повторение прошлых ошибок, хотя и не столь пока трагических и жестких. Чего греха таить, у нас уже есть погибшие, есть люди, которых называют политическими заключенными. Этих людей в нашей стране сегодня преследуют за инакомыслие.
В начале 90‑х годов, после перестройки, мне и в страшном сне не могло привидеться, что черезкаких-то двадцать лет мы вновь будем использовать такие термины и формулировки, которые, казалось бы, должны были отойти в далекое прошлое. Что мы будем использовать такие слова, как «политические заключенные», «ограничение свободы слова», «полицейское государство», «бесконтрольность силовых структур». И не просто использовать, а (что гораздо страшнее) наблюдать действия органов собственной безопасности против инакомыслящих и несогласных граждан.
К сожалению, через двадцать три года мы снова об этом говорим. Конечно, это происходит на другом историческом этапе, не столь трагическим языком, но для отдельных людей и семей – это то же самое. Это трагедии.
Развернулись к автократии
– В независимом Казахстане до 2001 года не было политических заключенных. Что переломило ситуацию?
– Ну, это не совсем верно. К примеру, был Каришал Асанов, которого мы рассматриваем как первого в Казахстане политического заключенного и как узника совести. Проходило еще несколько дел подобного рода. Был и журналист в Усть-Каменогорске Сергей Васильев, которого привлекали к ответственности по таким же основаниям.
Но все же до конца 90‑х годов прошлого века это было явным исключением из правил. Не было такой масштабности. Все началось в 1996-97 годах, когда после принятия Конституции 1995 года и знаменитого тендера на теле- и радиочастоты пошел явный перекос и практически прекратили существование независимые СМИ.
Именно с этого момента пошел разворот в сторону больших авторитарных тенденций, большей управляемости и большего государственного участия в общественно-политической жизни страны. Это был явный возврат к апробированным, идеализированным советским методам управления обществом или, если хотите, контролю над обществом.
Дальше давайте вспомним 1998—1999 годы – время перехода в оппозицию бывшего премьера Кажегельдина, создания Республиканской народной партии Казахстана и партии «Азамат», появления в стране более серьезной политической оппозиции. Начались призывы к демократическим реформам. Конечно, венцом этого процесса стало появление «Демократического выбора Казахстана». Это была наиболее серьезная, со множеством знаковых фигур попытка призвать власти к политическим реформам.
Именно эти моменты обострили ситуацию в плане политического противостояния. Политика стала более публичной. Появилось несколько общественно-политических инициатив, которые были четко артикулированы. И у власти был выбор – вступать в диалог, искать пути и способы в поисках компромисса, развития демократических институтов, взаимоотношений общества и власти на фоне этих политических процессов либо склоняться к еще большему регулированию, контролю и исключению инакомыслия в реальной политике.
Этот рубикон был окончательно перейден в 2001 году. Было определено, что сейчас главная задача – построение системы четкого контроля над обществом и недопуска каких-то неожиданностей и серьезных потряхиваний для власти. И здесь авторитарный режим не стал изобретать велосипед. Ничего нового в Ак-орде не придумали – контроль над СМИ, подавление политически активной части общества. Однако все это было не в форме прямых репрессий. Появилось устойчивое мнение, что политика – дело опасное, а с властью ссориться – себе дороже, что против власти выступать нельзя и т.д.
– Тогда были громкие аресты и суды…
– Да, последнее, что было сделано, – это устранение с политической сцены наиболее сильных оппонентов, лидеров, организаторов. Другой вопрос в том, что Казахстан здесь серьезно (кроме Кыргызстана) отличается от наших соседей по ЦА как государство не демократическое, но во всяком случае стремящееся к демократическим нормам. Поэтому формы этого давления, контроля над обществом были рассчитаны как более мягкие, чем в Узбекистане, и уж понятно – несравнимы с туркменскими.
В результате мы получили ограниченное политическое пространство для функционирования оппозиции, несогласных, гражданских активистов. Но оно все же сохранялось, и даже былокакое-то пространство для печатных СМИ, пусть ограниченное, под очень четким контролем, с применением инструментов мягких репрессий в тех случаях, когда это было необходимо. Однако в ряде случаев это выходило из-под контроля тех, кто эту политику курировал. Я сейчас не берусь утверждать, кто стоял за гибелью Нуркадилова, убийством Сарсенбаева, но процесс был очевиден.
– Значит, в принципе, Аблязова, Жакиянова и Дуванова можно отнести к политзаключенным в истории независимого Казахстана?
– В этой же графе могут быть упомянуты и Каришал Асанов, Есергепов, Кажегельдин. Хотя последний и не сидел, но был осужден на родине заочно. Однако наиболее ярко это, конечно, проявилось в делах Жакиянова, Аблязова и Дуванова, потому что там очень явная была политическая избирательность процессов. Расправились сразу же с лидерами оппозиции. Было понятно, что это политика. Да, они были одними из первых.
Прошло более десяти лет, и мы снова слышим о громких делах и арестах. Можно ли с учетом сегодняшних реалий приравнять к политическим заключенным Курамшина, Козлова, тех же нефтяников, которые сегодня находятся за решеткой?
– Владимир Козлов, Вадим Курамшин, Арон Атабек, бесспорно, являются политзаключенными.
– Я бы хотел тут немного оговориться. Когда я отношу тех или иных людей к политическим заключенным, это совсем не говорит о том, что я согласен с их взглядами. Есть очень простая формула: если человек не призывал к насилию и его преследовали независимо от того, какие он взгляды отражает, а дело явно носит политический характер, потому что человек политически активен, выражает свою точку зрения, то этот человек может считаться политическим заключенным.
Что касается нефтяников, то здесь сложнее. Пожалуй, лидеры нефтяников, то есть те, кто был очень активен, профсоюзные деятели – их можно рассматривать как политзаключенных. Остальные нефтяники, которые пострадали по результатам событий в Жанаозене, не политические заключенные, но в их отношении было нарушено право на справедливый судебный процесс.
– На Ваш взгляд, почему казахстанская власть пошла на то, чтобы в стране появились политические заключенные? Ведь тому же Козлову могли дать спокойно уехать из страны. Какой смысл портить имидж страны?
– Это вопрос выбора. Понятно, что Жанаозен явился спусковым крючком в деле Козлова или же, наоборот, поводом, который мог быть использован.
Кое-кто во властной элите не смог удержаться и не использовать это по полной программе. Думаю, что внутри системы есть, как и везде, сторонники более жестких методов. И когда что-топугает, к примеру «оранжевые революции» и «арабская весна», можно себя накрутить и сделать из оппозиции пятую колонну, заговорщиков, поддерживаемых Западом, бабахнуть по ним из всех орудий и думать, что угроза устранена.
– Но как же реакция Запада, к которой мы часто апеллируем?
– У этого типа элиты, придерживающегося жестких правил, нет особых опасений по поводу реакции за рубежом. Они обычно внешней политикой не занимаются, а больше внутренней и считают, что все остальное неважно. Здесь интересы, собственные или корпоративные, превалируют над любыми оценками или суждениями на тему долгосрочных последствий.
Возврат к репрессиям?
– Можем ли мы сегодня проводить параллели Казахстана с Советским Союзом с учетом того, что в СССР не было политических заключенных, а были диссиденты?
– В советское время диссиденты – несогласные делились на три категории: досиденты, отсиденты и послесиденты. А кто такой диссидент? Это несогласный, посаженный в тюрьму – политический заключенный. В Союзе все были политзаключенными начиная с 1920‑х годов. Понятно же было каждому в середине 1930-х, что тот же Бухарин – никакой не агент всех разведок мира. И разгром редакции «Хроники текущих событий» в 1970‑х годах, и посадки многих российских диссидентов – очевидно, что всех посадили в ходе политической борьбы. Другой вопрос, что тогда явной формулировки не было. Она появилась намного позже.
Я хотел бы обратить внимание на известный факт: никакой связи между деятельностью партии «Алга» и событиями в Жанаозене не было. Все это искусственно было притянуто за уши следствием и приговором суда. В данном случае так же, как и в 70‑х годах прошлого века, осужденные и те люди, которым придавался статус политических заключенных, не практиковали никакой борьбы. Они все оказались в тюрьме только за иную точку зрения.
А ведь это нормальные человеческие права – говорить свое мнение, собираться и протестовать. Сейчас, по существу, идет то же самое, и это очень печально. Так что говорить о параллелях с Советским Союзом, конечно, имеет смысл. Ведь сегодня иные взгляды рассматриваются как враждебность государству. И, соответственно, это влечет за собой политические репрессии.
Любое инакомыслие у нас в стране рассматривается как угроза. Типично советская психология. А ведь инакомыслие – это норма, все люди разные. Единственное, что должно пресекаться, – насилие или провоцирование насилия. Но всё остальное – это нормальная жизнь, это развитие общества с его экономическими и политическими взглядами. Наши же спецслужбы заточены на инакомыслие. Хотя политический плюрализм или демократия как раз таки включают контроль общества над силовыми структурами, которые должны действовать только в рамках закона и только для тех целей, для которых они предназначены.
А поскольку люди разные, это снова может привести к тому, что разговоры о политике загонят на кухни либо, как это сделано в Узбекистане, вообще исключат из жизни. В Узбекистане никто уже не рассуждает о политике.
По стопам России
– С учетом сложившейся ситуации в стране – какой прогноз по развитию нашей политики в этой области можно сделать на ближайшее десятилетие?
– Все будет зависеть о политических изменений, прежде всего наверху. Давайте вспомним 1953 год – уход Сталина из жизни. Вдруг неожиданно политических заключенных по всей стране не стало. Все вышли.
Или доклад Хрущева о культе личности Сталина. Это второй этап, когда был небольшой период либерализации и даже появилась возможность что-то публиковать в прессе не подцензурно. То есть все зависит от политического процесса.
Если этот процесс пойдет в благоприятном направлении и страна будет пытаться двигаться не только в области экономики, но и политики, общественно-политического устройства, то можно предполагать, что в обозримом будущем судьба нынешних политзаключенных как-то разрешится.
Если будет развиваться по негативному сценарию, то попытки сохранить статус-квопо консервации этого общественно-политического устройства приведут к тому, что необходимо будет еще больше закручивать гайки. Меня в этом плане пугает российский процесс. Это как раз демонстрация движения в эту противоположную сторону.
– Но есть ощущение, что мы за Россией в этом плане и движемся…
– Да, тенденция есть, но пока мы все-таки относительно сдержанны, несмотря на все процессы прошлого и этого года. Все-таки не такими быстрыми темпами. А там это просто обвально идет и демонстративно. Классический возврат к типичному советскому образу политического манипулирования и контроля, завязанному на силовых структурах. Единственная надежда (в чем я был убежден всегда), что это путь – тупиковый, поэтому всё равно рано или поздно это закончится. Только очень жаль, что чем позже он заканчивается, тем больше судеб переломано и больше людей пострадает.
Публикация на Интернет-портале «Республика» от 13.06.2013
<https://free-kaz.info/b/http://respublika-kaz.info/news/politics/30834>
