Законопроекты о доступе к информации и о национальной безопасности, а также новые для Казахстана явления – экстремизм и теракты, нападения на журналистов, давление на СМИ – все это только часть тех условий, в которых медийщикам теперь придется вырабатывать новый иммунитет. О том, почему вирус индифферентности поразил отечественные масс-медиа и в какой момент в Казахстане стало неприлично иметь собственную позицию, мы поговорили с Вячеславом АБРАМОВЫМ (на снимке), директором представительства Freedom House в Казахстане.
– Работать в Казахстане журналистом становится уже практически невозможно, – утверждает Вячеслав. – Свободно здесь себя чувствуют те, кто пишет развлекательные материалы, а писать о политике, об общественных процессах стало непросто. Сложно не только искать информацию, но и протаскивать эти темы в свои газеты. Замеры Freedom House в течение долгих лет демонстрируют: ситуация стабильно тяжелая. Резких улучшений мы не фиксируем, их никогда не было, процесс только усугубляется. Хуже дело обстоит только в Узбекистане и Туркменистане. Эти страны в глубокой правозащитной коме, все заверения, которые делают власти этих стран, о том, что они будут переходить к либеральным реформам, не оправдываются. Заключение под стражу правозащитников и журналистов, преследование активистов и представителей СМИ в Казахстане говорит о том, что мы идем по тому же пути.
– Но за профессиональную деятельность у нас сидит только один журналист.
– Формально это так, но нужно всегда оценивать не только ту статью, по которой журналист сидит, мы должны оценивать и то, как проходил процесс, атмосферу событий, что писали об этом традиционные пропагандистские СМИ. Когда мы оцениваем весь этот комплекс, то видим, что это дело является политически мотивированным. Свидетельством того же для нас может быть и то, что журналиста или правозащитника не выпускают, например, условно-досрочно по каким-то абсолютно надуманным причинам. Если в любом европейском обществе юристам рассказать, почему не отпускают на свободу КУЧУКОВА, ЖОВТИСА или ЕСЕРГЕПОВА, то тамошние правозащитники будут шокированы. Как можно, совершив преступление по неосторожности, встать на путь раскаяния? Ясно же, что власти посылают гражданам сигналы, мол, не дерзите, работайте в рамках.
– Журналист Геннадий БЕНДИЦКИЙ, выйдя из прокуратуры, куда его вызывали по “делу об утечке госсекретов” в связи с его публикациями, сказал: “Если нужен еще один журналист за решеткой – пусть, но я буду продолжать делать свою работу”.
– Очевидно же, что давят не только на Бендицкого, но и на его источники. Все понимают: у Геннадия за 20 лет профессиональной деятельности появились источники, которые не боятся с ним работать. Сигнал – не работайте с Бендицким, не давайте информацию. Единственно, что может сделать Геннадий, это продолжать честно работать. Я не знаю, как журналистское сообщество может сопротивляться по-другому. Оно не готово защищать друг друга, оно не готово бороться за своих. Кто высказался в поддержку Бендицкого? Традиционные медийные организации, которые всегда высказывались. Кто еще? Те журналисты, которые тоже занимаются опасной журналистикой, но не те, кто пишет про Неделю моды или кто работает в государственных СМИ. Они никогда не пойдут защищать таких, как Бендицкий, потому что такие, как он, мешают им жить. Если не было бы таких, как Гена, им было бы гораздо проще изображать из себя журналиста. Возможно, всё дело в страхе, которым живут журналисты. Мы все время говорим, что в нас воспитали самоцензуру собственники и плохие редакторы, но это сам журналист возвел себе барьеры. Я не зайду за эту линию, за нее нельзя. А ты заступи, попробуй хоть раз.
– У нас регулярно разрабатываются законы, которые прямо или косвенно регулируют деятельность медиа. С чем ты это связываешь?
– Это реакция. Но проблема этих законов в том, что они и пишутся как реактивные и не содержат глубины. Что касается закона о доступе к информации, который должны принять в следующем году, то у меня тут два основных пункта для опасений. Первый – закон просто не будет работать адекватно, как это уже произошло в нескольких странах, где он был принят, например в Киргизии. Там власти используют его как хотят. И второе – закон в том виде, в котором он есть, может стать преградой для работы журналистов. Потому что там должны быть прописаны нормы, которые облегчат доступ к информации, но их пока не прописывают. У государства нет политической воли, чтобы дать обществу всю информацию, которая важна. Мы сейчас это ясно видим в ситуации с проявлениями экстремизма.
– Свобода слова – это ответственность. Видимо, так же думали и в прокуратуре, когда попросили журналистов не мешать следствию по терактам…
– Никакой рациональности в такой логике нет. Иначе мир бы не узнал о том, что произошло в Норвегии, через несколько секунд после случившегося и о других происшествиях. Я все понимаю, но журналистика не должна быть противовесом работе спецслужб. И силовики должны это понимать. Речь не идет о важных следственных мероприятиях, которые будут разглашаться, но речь о том, чтобы люди не питались слухами. А мы не можем в течение 5 часов получить фотографии с места события. У нормального человека сразу складывается ощущение, что следствию неизвестно вообще ничего. Что все эти пять-шесть часов с места события вывозят осколки и убитых, а фотографии фотошопят. Если же журналистов станут обеспечивать информацией, то это будет залогом того, что простые люди не будут верить слухам, у них будет больше доверия к силовым органам.
– Еще один законопроект – о национальной безопасности – лежит сейчас в парламенте, и согласно одной из его статей теперь можно будет блокировать связь на территории проведения спецоперации.
– С этим проектом все обстоит так же, как и с законом о религии: он не обсуждается нигде. Скорее всего, его так же и примут – без всяких дискуссий. Похожая ситуация была в 2005 году, когда принимали последние поправки в закон о нацбезопасности. Тогда даже проходили закрытые заседания парламента. Что касается блокирования связи, я понимаю, зачем это делают: чтобы не дать экстремистам возможности общаться между собой. Но если мы говорим о доступе к информации населения и журналистов, такая поправка серьезно блокирует работу СМИ. Они не смогут передавать никаких данных. Я понимаю, за основу взяли летний опыт в Шубарши и Кенкияке, когда эти поселки тоже «отрезали» друг от друга блокадой, но это не выход.
– Согласно другой поправке в Казахстан не будут допускать людей, которые наносят урон суверенитету своими высказываниями, и больных тоже не будут допускать.
– Получается, что человека, который болеет ВИЧ, могут не допустить в Казахстан, а это может быть очень известный эксперт. Проблема в противоречиях. Как государство будет определять, что эти люди подвергают опасности суверенитет Казахстана? Стинг высказался против забастовки в Мангистау. И если он завтра изменит решение и захочет приехать в Казахстан… его не пустят?
– А представляешь, если он, не дай бог, еще и заболеет при этом?
– Проблема в том, что такие нормы дают широкие полномочия чиновникам – что можно, а что нельзя. Имама московской мечети не допустили в Казахстан под предлогом того, что у нас есть свои проповедники. Более странной причины я не слышал. Государство должно быть заинтересовано, чтобы адекватные люди приезжали в страну, даже если при этом они будут высказывать критические замечания.
– Возвращаясь к вопросу о цеховой солидарности. Митинга в поддержку СМИ в субботу не было. Площадка на окраине города оказалась занята. «Хорошо», – сказали журналисты… Избили наших коллег со «Стана» – бывает, вздохнули коллеги…
– 10 последних лет журналистам внушали, что иметь гражданскую позицию неприлично. Дескать, журналистика должна быть объективной, беспристрастной. Но журналист хотя бы должен отстаивать принципы свободы слова, это и позволит быть ему объективным и беспристрастным. У казахстанских журналистов – так получилось – практически ни у кого нет позиции. Это проявилось не сейчас, когда избили становцев или когда в очередной раз стали давить на Бендицкого. Это случилось давно. Журналисты стесняются своей позиции, не выступают в защиту друг друга, не пишут откровенных колонок.
Вопрос: что должно произойти, чтобы кто-то за кого-то заступился? В последний раз «заступались», когда убили Сарсенбаева. После этого на кого бы ни нападали, кого бы ни избивали – власть не делает никаких заявлений. Я на самом деле не могу понять, почему министр МВД, очень продвинутый в смысле связей со СМИ человек, не выступил с заявлением в тот же день и не сказал, что он берет это дело под личный контроль? Что бы было не так с его карьерой? Почему премьер не нашел минутки, чтобы в своем любимом «Твиттере» выразить поддержку этим журналистам? Это важно – выражать поддержку в такой момент. Я допускаю, если бы власти на высоком уровне заявили о своей поддержке, то совсем по-другому среагировали бы и журналисты, которым власть сегодня, увы, посылает сигнал: нам все равно.
– Нам всё равно или нельзя? Это разные сигналы.
– Нам все равно. Молчание – это значит, нам все равно. “Нельзя” – это если кто-то написал, потом получил звонки. И мы бы об этом обязательно узнали. А сейчас нам все равно. И пока не будет много журналистов с позицией и ответственностью, журналистика в Казахстане так и будет без позиции и безответственная.
Зарина АХМАТОВА, фото Ляззат ТАЙКИНОЙ-ТРЕТЬЯКОВОЙ,
(газета «Время» за 8.11.2011 <http://www.time.kz/index.php?module=news&newsid=24399>)
